Трижды приговорённый к 'вышке'

Югов Владимир

Но, видимо, Наталия позвонила мужу на службу, и когда Гордий нажал на звонок, думая, что теперь выйдет к нему Наталия, а Басманов придет потом под вечер, вышел-то Басманов.

Шумно завел гостя в дом, шумно усаживал. Потом достал откуда-то коньячка, закусочки. Басманов уж давно понял, что друг его приехал не праздно - с каким-то делом. И когда Гордий сказал: "Ты выслушай меня, Федор, и не перебивай", улыбнулся.

– По Дмитриевскому опять, что ли?

– Ну спасибо, что помнишь. Другие-то и тех троих, которых к расстрелу приговаривали, и его давно позабыли.

– Ладно, не обижайся. Звонили же из Москвы. Что ты там, по его делу.

–

Ладно, ладно!
– обидчив был Иван Семенович.
– Ладно... Я, конечно, ездил и папки все выворачивал наружу. Ведь много тогда документов пропало. И все на пользу следователю. И не на пользу мне, Федор.

Так вот... Суд, на взгляд Гордия, обошел в приговоре и время убийства. А между тем, совпадающими показаниями свидетелей, проживающих в районе, где был обнаружен труп, - они слышали крик убитой, это время установлено с достаточной точностью. Свидетель, некто Москалец, например, услышал крик во время трансляции по радио спортивных новостей. Он утверждает, что это было около 23 часов 35 минут.
– Гордий жует жвачку, голос его бесстрастный, но уже вроде не рад, что рассказывает, - понял: ну к чему это товарищу генералу, обремененному не такими пустячными неточностями? У него - миллионы спасенных государственных средств, изощренность невидимых преступлений, до которых докопаешься лишь с самым мощным микроскопом.
– Так вот, - скучно теперь поясняет, - время трансляции спортивных известий установлено справкой Радиокомитета. Оно совпадает... Это время впрочем не противоречит и выводам экспертов: смерть наступила не позднее 24 часов. После получения Иваненко черепной травмы она могла прожить не более 15-20 минут...

"Что же он этим хочет сказать?" - силится понять Басманов.
– Вот, оказывается, что! Убитая встречалась со своей подругой на Клочковской улице, по выводам суда, в 23 часа 30 минут... Ага, понятно! Это обстоятельство решительно опровергает выводы суда. Согласно им Дмитриевский и Романов догнали Иваненко в Криничном переулке, вновь попытались уговорить ее - прекратить преследования Дмитриевского: он же женится!.. Погоди, погоди! Они ее уговаривали, просили не сообщать письменно Дмитриевскому на работу - он ведь вот-вот должен был уехать в Ленинград! Всякая аморальность ему бы помешала. Они ее уговаривали... Сколько? Две минуты, пять, десять? Романов потом пошел домой. Остался один Дмитриевский. Он стал один ее уговаривать. Убитая встретилась с подругой в 23 часа 30 минут, ей около двадцати минут понадобилось на дорогу в этот Криничный переулок. Когда же они ее уговаривали, вначале вдвоем, а потом уговаривал Дмитриевский один? Но смерть наступила в 24 часа!
– Гордий волнуется, как ребенок. Он хочет, чтобы его поняли. Однако и так понятно. Концы с концами не сходятся у суда.

Гордий неожиданно умолкает. Он вдруг чувствует, что его плохо слушают. Он издерган, все ему кажется не так. И он зловеще произносит:

– Зря я к тебе приехал, Федор. Прости.

– Ты что?!
– не в шутку обиделся Басманов.
– Как раз я очень внимательно вдумываюсь в то, что ты говоришь.

– Вдумываешься! Не лги мне.
– Гордий ощетинился, лицо его исказилось.
– Ты думаешь про другое. Мол, удивил Иван! Ты думаешь о последнем разоблачении жуликов, которым покровительствовал... Жутко даже сказать, кто им покровительствовал!

– Об этом я еще надумаюсь.

– А о Дмитриевском, как только расстанемся, сразу и забудешь. Ведь так?

– Не знаю.

– А знаешь, как невиновному

думать, скажем, о расстреле?

– Не городи чуши.

– Над Дмитриевским висел расстрел.

– Я дело не изучал его.

– Конечно, что там для миллионов какой-то Дмитриевский! Тьфу - и растоптали.

– Ты стал невыносимо злым.

– А ты читал дела Захвата, Улесского и третьего, не помню! Как же его фамилия? Не помню! Убей! Видишь, память какая дырявая стала! Убей, не помню... Так парней приговорили: к стенке! А они были не виноваты. Они же шли по делу убийства Иваненко. Ты стоял у стенки ни за что?

– Ты всегда берешь крайности.

– А я тебе говорю: не стоял! А они уже стояли! И Дмитриевский это знал. Он знал, что они стояли. Они стояли тогда, точнее после того, как не признали убийства. Им доказали. Доказали в кавычках....

– Прости, Семенович! Я действительно был не причастен к тому делу, не изучал его.

– Я тебе, как человеку, гражданину, говорю: выводы суда по этому вопросу находятся в прямом противоречии... Прости за бюрократический язык! В противоречии с фактическими обстоятельствами, установленными во время судебного разбирательства.

– Ты же был в Москве, милый мой! Неужели там это не доказал?

– Москва... Федор! Не глупи! Не та ныне Москва. Совсем не та.

– Но люди те.

– Ошибаешься. И люди не те. Все теперь по-другому. Раньше нас ругали, кто-то нами руководил... А теперь никто никем не руководит. И никто ни за что не отвечает. Я стучался в Москве в такие двери... И не снилось мне!

– Гляди, у себя вот наведем, по-другому жить станем.

– А я не верю нашим молодым.

– За то, что на пенсию выперли?

– Не надо иронии. Не за то. За другое. Сейчас столько нахлынуло на молодых... Про таких обездоленных они и забыли.

– Ну ты один помнишь! Невинный, черт возьми! Но я и ты не суд. Суд состоялся. И нечего кричать. Доказывай!

– Как?

– По закону. Доказывай по закону. Я с твоим начальством молодым, разволнованным, разговаривал. Ты все норовишь через голову! Приехал, даже не поставил в известность это молодое начальство, что ты жалобу нашел, не так оформленную. И что? Убедишь?

– А нет?

– Да он опять откажется. Ты думаешь... Они, молодые, чувствуют, может, в этом лучше нас... Три последних дела, чем закончились? Прибавлением срока, милый ты мой друг! Это же секут молодые! Они потому и разводят руками. Один раз Иван Семенович вывел из-под вышки. Второй раз... Играет судьба! Вдруг - вышку снова прилепят?

– Управляют нынче молодые да ранние подследственными, одно скажу!

– Опять двадцать пять! И Дмитриевским, и Романовым управлял, по-твоему, следователь?

– Да, управлял следователь.

– Логика? Зачем ему это? Впрочем, ты уже сказал: выслужиться. Но это же риск. Понимаешь, служака, карьерист не пойдет на такой риск. Побоится.

– Я тоже так поначалу думал. А правда в другом. Мы вот сейчас оглянулись. Очень правильно сделали. И то не так было, и это можно было подтянуть. Расплодили сами же своей нетребовательностью друг к другу, а в первую очередь нетребовательность к себе, и бюрократизм, и обывательщину, и, прости, нового служаку. Для него, такого служаки, важен результат. Он понимает, что безрезультатность сродни бездеятельности. Вот и пришли к нам только результатники. Самое страшное, что есть. Во что бы то ни стало результат. Так воспитывали его, так наставляли, к тому вели.