Троцкий и заговор в Красной Ставке
Шрифт:
1) Служил ли я в 16-м корпусе; 2) Кто такой Володя; 3) Где я служил с момента Октябрьской революции и 4) Есть ли у меня знакомые в Москве.
Первый вопрос был мне, по-видимому, предложен потому, что в числе документов была копия моей аттестации начальника штаба 17-й пехотной дивизии, представляемой начальнику штаба 19-го армейского корпуса. Второй вопрос потому, что в числе бумаг было письмо от бывшего моего ученика гимнастики, 14—15-летнего мальчика, которое было подписано: «Ваш Володя».
Просидев двое суток, еще более убежденный в недоразумении, я предполагал, что вся задержка моего освобождения происходит благодаря проверки адресов, которые я называл при опросе.
18 января 1919 г. вечером я был освобожден, мне вернули мои бумаги, но за оставленными вещами было предложено прийти в понедельник 20 января 1919 г., т. к. общая канцелярия была уже закрыта, вещи находились там. 20 января я пришел на Лубянку 14 за моими вещами, оказалось, что переписка уже переслана в Военный отдел ВЧК [329] на хранение, а чтобы получить мои вещи, мне надо было взять записку от следователя, который вел мое дело, для чего
329
Так назван Особый отдел ВЧК.
Не имея возможности ознакомиться с протоколами и всей перепиской моего дела, я все же успел прочесть записку, приколотую к синей обложке дела, и бегло прочесть заявление, по которому я был арестован. На приколотом к обложке дела листке было напечатано приблизительно следующее: «т. Андерсон, по заключению следователя, должен быть освобожден, как занимающий ответственный пост в Красной армии, дело передать на хранение в Военный отдел ВЧК и установить наблюдение за деятельностью».
Первый лист переписки был «заявление», которое я также бегло прочел. Заявление было сделано каким-то солдатом 152-го пехотного Владикавказского полка, в котором я служил еще до командирования меня в Академию Генерального штаба в 1916 году. Этот солдат писал, что он меня встретил на Моховой ул. на трамвае, считает нужным заявить, что «в то время когда Андерсон служил в 152-м пехотном полку, он никогда не поддерживал демократических принципов и вообще был нелюбим солдатами, потом, будучи начальником штаба 19-го армейского корпуса (таковым, между прочим, я никогда не был), тов. Андерсон сдался немцам в плен, немцами был командирован на Украину, а оттуда в Россию в качестве шпиона». Вот приблизительно в какой редакции было составлено заявление солдата 152-го пехотного Владикавказского полка.
Совершенно не считаю необходимым давать более подробные объяснения по поводу голословного и глупого доноса бывшего моего, может быть, подчиненного, считаю нужным доложить, что в плену у немцев я был действительно около двух месяцев, попал в плен, будучи начальником штаба 17-й пехотной дивизии, в период, когда немцы перешли в наступление после перемирия на г. Двинск. 17-я дивизия стояла тогда на позициях в верстах 11–12 впереди Двинска. В плен попал тогда не только я один, а все штабы не только дивизий и корпуса, но даже армии, находящейся в Двинске — все это произошло потому, что когда накануне было уже известно в штабе армии и армейском комитете о том, что немцы переходят завтра в наступление, от корпусного комитета была получена телеграмма с приказанием всем оставаться на своих местах, не производить ни одного выстрела и т. д. Через несколько дней пребывания в плену немцы начали отправлять пленных офицеров из Двинска в лагерь военнопленных. Русских, на Украине заявивших себя украинцами, причем никаких документов не требовалось для доказательства своего украинского происхождения, и в прибалтийский край прибалтийцев из 2,5 тысячи офицеров и около 9 тысяч солдат, которые были собраны в крепости Двинск, почти 2/3 офицеров и половина солдат заявили, что они украинцы, и немцы отправляли таких «украинцев» не в лагерь военнопленных, а в Киев, продержав в карантине до 40 дней. В числе таких был и я с товарищем по Академии Генштаба Львом Александровичем Светловым, который служил в штабе 19-го корпуса. По прибытии в Киев через 2–3 дня, узнав о том, что с Украины выселяют великороссов, большая половина прибывших в Киев (в то время там были уже немцы) отправилась в Великоросское консульство заявить о желании отправиться возможно скорей из Киева в Великороссию. Светлов уехал с эшелоном на 3-й день, а я на 4-й день догнал его в Москве. По прибытии в Петроград мы явились к начальнику Академии Генерального штаба [330] , который предложил нам ехать в Екатеринбург, куда только что была переведена академия, для поступления на старший класс. Этим и исчерпывается весь период нахождения в плену. Уже будучи начальником штаба 5-й армии под Казанью, на станции Свияжск я подал подробный доклад с приложением документов наркомвоен Троцкому, который в своем поезде в этот период стоял также на станции Свияжск. От наркомвоена Троцкого я получил 2500-рублевое пособие, а переписка оставлена в поезде у казначея поезда наркомвоен Троцкого. Что касается непровождения демократических начинаний в бытность мою в старой армии, мне непонятно, о чем говорит писавший донос: давно известно, что требовательные и очень строгие начальники всегда были ненавистны всему худшему солдатскому элементу в части, вероятно, благодаря этому и у меня были такие подчиненные; так, никогда не скрывая говорю, что в полку я был всегда одним из самых строгих начальников. Что касается нелюбви солдат, позволю себе указать на следующий факт. В первые дни революции, когда я временно исполнял (тотчас по окончании младшего класса академии) должность начальника штаба 38-й пехотной дивизии, когда однажды начальник дивизии бывший генерал Буковской поехал в 152-й пехотный Владикавказский полк, стоящий в резерве, во 2-м и 3-м батальонах, которыми я командовал в первый период войны, с которыми я получил Георгиевский крест и Георгиевское оружие, при посещении начальником дивизии — заявили, что «они просят, чтобы Андерсон остался на все время начальником штаба дивизии, т. к. мы его знаем по боям». В период октябрьской революции я исполнял должность наштадива 17-й пехотной дивизии а в период выборного начала в армии я находился в Петрограде в отпуску, тем не менее был выбран как всеми командами, так и исполнительным комитетом дивизии начальником штаба, оставаясь в этой должности до полной демобилизации.
330
А.И. Андогский.
Излагая факт моего ареста или
В маленькой комнате с 3–4 стульями и 2-мя скамейками находятся от 25–35 человек, мужчины и женщины вместе, уборку производят сами арестованные, нет даже нар, спят прямо на голом полу, обед приносят в ведре, но ни тарелок, ни ложек нет, так что приходится пользоваться любезностью часового, который дает свою ложку по очереди арестованным. Пища — отличная [331] .
Прошу рапорт мой доложить начальнику Полевого штаба и члену Венно-революционного совета Республики т. Аралову.
331
Со слов «Излагая факт…» до этого места напротив текста подчеркивание красным карандашом.
А. Андерсон
Резолюция Ф.В. Костяева: «С.И. Аралову — для соответствующих распоряжений о недопустимости таких арестов. Костяев. 23/I.1919».
Резолюция С.И. Аралова: «Выписки пошлите в Особый отдел. Аралов. 25/I» [332] .
РГВА.Ф. 6. Оп. 10. Д. 11. Л. 104–105 об. Автограф синими чернилами.
Доклад заведующего отделом военных сообщений Полевого штаба А.М. Арнольдова военному комиссару Полевого штаба С.И. Аралову о стиле работы управления с предложениями по упорядочению системы военных перевозок [333] .
332
Примечательно, что в посланной 26 января 1919 г. Особому отделу ВЧК выписке касались лишь ситуации с арестом вследствие «суетливости» и положения в общей камере МЧК (РГВА. Ф. 6. Оп. 10. Д. 11. Л. 106).
333
На документе имеется помета: «К сведению. 20.II.1919».
№ 1583, Москва, Гранатный пер., д. 13
17 февраля 1919 г.
ЧЛЕНУ РЕВОЛЮЦИОННОГО ВОЕННОГО СОВЕТА РЕСПУБЛИКИ ТОВ. АРАЛОВУ
ДОКЛАД
При моем вступлении в должность военного комиссара Упвосоревсовет было обнаружено, что вся работа, в том числе и экстренные перевозки, велась очень неаккуратно и вяло. Во всем управлении царил форменный хаос [334] . Помощники комиссара и комиссары отделов были бездеятельны и ограничивались только «штемпелеванием» бумаг.
334
12 февраля 1919 г. А.М. Арнольдов направил С.И. Аралову телефонограмму, в которой сообщал: «рабочий день» в Центральном управлении военных сообщений продолжается с 10 до 17 часов, причем «…с 15 часов начинается обед. Такое распределение рабочего дня ненормально, так как в период от 15 до 17 часов обедающие в столовой практически не работают, проводя это время в обеде, в сборах к нему, хождении на Никитскую и в ожидании его. Получающие же продукты на руки работают все время от 10 до 17 часов. В целях большей продуктивности работы и равномерности ее для всех служащих ЦУВС желательно было бы такое распределение рабочего дня: с 10 до 16 часов работа и с 16 до 17 обед. Жду указаний или подтверждения» (РГВА. Ф. 6. Оп. 2. Д. 19. Л. 56. Машинописный текст расшифрованной телефонограммы).
Какая бы то ни было инициатива с их стороны отсутствовала. Я немедленно отчислил всех военкомов от должностей. Некоторых перевел в Упвософронтов, некоторые же остались совсем за бортом. На их место вызвал новых работников, работу которых я знал.
Как выяснилось, в бытность военным комиссаром тов. Фоминова все специалисты, в том числе и занимающие ответственные должности, работали очень вяло. Канцелярщина и бюрократизм глубоко запустили свои корни. Все справки и сведения никогда не проверялись как в самом Упвосоревсовет, так и в Упвосо фронтов и округов.
Так, на днях мною получены сведения от специалистов о том, что между некоторыми станциями Южного фронта движение паровозов прекращено и будет возобновлено не ранее как через 4–5 дней. Из сведений же, полученных по прямому проводу от военкомов, выяснилось, что между теми же станциями движение уже возобновлено. Это явление недопустимо, и я принял меры, чтобы в будущем это не повторялось, с применением к виновным самых строгих мер.
Несмотря на все мои усилия иметь непосредственное наблюдение и руководство работой всех отделов Упвосо, что особенно важно при экстренных перевозках и проч. распоряжениях оперативного характера, я фактически лишен этой возможности ввиду того, что отделы Упвосоревсовет находятся в разных помещениях и даже на разных улицах. Мною это неудобство и немаловажный тормоз в работе было своевременно замечено, и я возбудил ходатайство перед тов. Склянским о предоставлении Упвосоревсовет д. № 19 по Пречистинке, на что Наркомпрос не согласился и до сих пор это помещение нам не предоставлено. Но на днях, надеюсь, этот вопрос будет решен в положительном смысле, и работа пойдет успешнее.