Троцкий. «Демон революции»
Шрифт:
Все русские, советские якобинцы, стремясь досрочно прорваться в будущее, не понимали его. Ни один из них не мог представить себе, что через несколько десятилетий их образ мыслей и действий окажется в колоссальном несоответствии с общечеловеческими ценностями. Троцкий находился на подступах к этому пониманию, хотя и являлся одним из архитекторов возникшей уродливой системы. Он имел мужество еще в сентябре 1927 года бросить в лицо партийной верхушке пророческие слова: «Личное несчастье Сталина, которое все больше становится несчастьем партии, состоит в грандиозном несоответствии между идейными ресурсами этого человека и тем могуществом, которое сосредоточил в своих руках партийно-государственный
Через три с половиной месяца, когда случится неизбежное, Наталья Ивановна Седова, потерявшая всех близких на этой земле, напишет генералу Ласаро Карденасу, президенту республики: «…Вы продлили жизнь Льва Троцкого на 43 месяца. В моем сердце останется благодарность Вам за эти 43 месяца…»
20 августа 1940 года
Каждое утро Троцкий, покормив своих кроликов, еще до завтрака садился за письменный стол. Книга о Сталине шла трудно. За последнее десятилетие он написал об этом человеке так много статей, что чувствовал какую-то творческую опустошенность. Иногда ему самому казалось, что он просто лил чернила на листы бумаги и затем мучительно долго размазывал их, заботясь лишь о том, чтобы не осталось ни одного чистого места. Троцкий понимал, что это его самая слабая книга. Ненависть сковывала интеллект, как только он садился за нее. Но он должен ее закончить, ведь издатели устали напоминать и грозились востребовать авансы.
Порой могло показаться, что Троцкий смаковал самые непривлекательные черты Сталина, подобно Гаю Светонию, описывавшему жизнь Тиберия. «Перечислять его злодеяния по отдельности слишком долго: довольно будет показать примеры его свирепости на самых общих случаях, – писал Светоний. – Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день: даже в Новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались любые награды. Никакому доносу не отказывали в доверии. Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов. Поэта судили за то, что он в трагедии посмел порицать Агамемнона, историка судили за то, что он назвал Брута и Кассия последними из римлян: оба были тотчас казнены, а сочинения их уничтожены…»{176} В середине XX века еще один одержимый тиберий сделал правилом, чтобы «дня не проходило без казни». Этот тиберий находился в Кремле.
Сталин торопил Берию с исполнением его указания. Он не хотел больше ждать.
После провала операции под руководством Сикейроса было неразумно вновь обращаться к коммунистам. Самому Сикейросу пришлось после этого покушения долго скрываться, сидеть в тюрьме, быть в изгнании. Но у него хватило мужества сказать спустя годы: «Мое участие в нападении на дом Троцкого 24 мая 1940 года является преступлением»{177}. Этого, разумеется, никогда не смогли признать те, кто унаследовал дела ОГПУ – НКВД, выполнявшего волю ЦК партийного ордена. Даже накануне краха большевизма руководители этого ордена делали вид, что они ничего не знают и у них нет каких-либо документов об этом деле. О том, как я доставал документы, свидетельства, связанные с «делом» Троцкого, можно написать целую повесть. Кое-кто и сегодня считает себя вправе обладать монополией на исторические свидетельства. Этим они, хотят того или не хотят, защищают преступления прошлых лет. Чтобы иметь основания сказать то, что я говорю, мне пришлось приложить поистине огромные усилия и в
В глазах советского партийного руководства Сикейрос был не просто выдающимся художником, автором знаменитых росписей «Забастовка», «Полифорум», а прежде всего ортодоксальным коммунистом, способным на «революционные действия». Не это ли явилось одной из причин присуждения ему в 1966 году Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами»? А может быть, учли и его самоотверженность в мае 1940 года?
После провала майского покушения Эйтингон не мог прибегать к услугам этих людей.
Рамон Меркадер, на которого теперь сделал ставку Эйтингон, помнил: ему поручили «совершить казнь». Ему внушили, что он – лишь «исполнитель справедливого приговора», вынесенного в Москве; что это огромная честь, которая сделает его навсегда героем. Ослушаться Меркадер не мог. Еще в Испании он узнал, чем кончается непослушание или подозрение. Когда одного знакомого республиканца во время событий в Каталонии заподозрили в связях с ПОУМ, тот вскоре бесследно исчез. Меркадеру дали понять: таков закон революции – слабых или неверных устраняют.
Пока Эйтингон после майской неудачи готовил запасной вариант плана, жизнь в маленькой крепости постепенно входила в привычное русло. Когда полиция наконец оставила в покое сотрудников Троцкого, подозреваемых в мистификации нападения, хозяин дома и приехавшие к нему друзья укрепили стены, возвели кирпичные ограждения на веранде, соорудили башенку для охраны, провели дополнительную сигнализацию и сделали освещение подходов. Хотя эти хлопоты сопровождались рабочим шумом, Троцкий с женой испытали новый приступ тоски и одиночества. Уехала в Париж милая чета Росмеров, чтобы больше никогда с ними не встретиться. Стало пусто не только в соседней комнате, но и в душе Троцкого…
К новым предупреждениям друзей о необходимости повышенной бдительности и исключении каких-либо случайных контактов с незнакомыми людьми Троцкий отнесся внешне равнодушно. Ведь не оправдалось предостережение его «доброжелателя» (Александра Орлова) о том, что в его окружении притаился убийца. Нападение было совершено целым подразделением террористов извне, а не изнутри. Троцкий помнил, что еще с первых дней революции они с Лениным получали много самых разных предостережений о грозящей им опасности.
Например, однажды, когда он в 1919 году приехал на заседание ЦК в Москву, Владимир Ильич во время прений пододвинул ему бумажку:
«Москва, Предсовнаркома, тов. Ленину.
Товарищ Ленин, прошу немедленно дать мне возможность сообщить Вам тайну военных действий против Советской власти. Вас и тов. Троцкого хотят убить Ваши враги, которых я всех знаю…
Красноармеец 12 Краснокутского
железнодорожного полка Ековеску.
Передал Саратовский губвоенком Соколов »{178}.
Троцкий лишь улыбнулся, отодвигая телеграмму обратно к Ленину. Такие наивные предостережения Предреввоенсовета получал неоднократно и позже. Вот наподобие такого, полученного в апреле 1921 года:
«С коммунистическим приветом Лев Давидович Троцкий!
Уважая вас как вождя пролетарской всемирной революции, прошу вас быть осторожным в Питере. Со слухов мне пришлось убедиться, что какое-то зло питает к вам начальник военных сообщений тов. Дмитриев.
Член РКП Степан Васильевич Званов .