Трое из Леса. Вторая трилогия
Шрифт:
– Прослежу, – пообещал Олег зловеще. – Он еще и огонь разведет! Потому что боги к огню ближе, чем волхвы. И мясо разогреет, потому что еда – дело священное.
Уходя, Мрак слышал, как волхв перечислял бедному богу его обязанности. Выходило, что бог должен делать все на свете, но, скорее всего, Олег просто страшился, что Таргитай быстро управится с хворостом и достанет из-за пазухи родимую. Говорит, новую песню сложил, жаждет побахвалиться, а для него, человека рассудка, любые песни, что подло обращаются напрямую к глупому, но сильному сердцу, минуя мудрую голову, – верх предательства
Берег был пологим, река с этой стороны превратилась почти в болото, заросла кувшинками, на полет стрелы от берега воду покрывала зеленая ряска. Крохотные листочки усеяли поверхность так густо, что ее почти не видать, только если какая рыба вскинется за комаром, поверхность чуть колыхнется, и видно, что под зеленью все та же гладь.
Широкие мясистые листья кувшинок лежали величаво, недвижимо, как приклеенные, почти на каждом по крупной лягушке. Огромные, с раздутыми боками, все дремали под косыми лучами, одна вяло стрекотнула, устыдилась и поплотнее прижалась белым брюхом к зеленому ворсистому листу, от которого так хорошо пахнет влагой.
Мрак уже решил вернуться, как вдруг за явором шагах в десяти почудилось движение. Замедлил шаг, пошел неслышно, готовый как к схватке, так и… к лютой схватке.
По ту сторону явора, прислонившись к стволу, сидела молодая девушка, почти подросток. Длинные светлые волосы, перехваченные лентой, падали на обнаженную спину, а на голове пламенел венок из ярко-красных цветов. Ее длинные стройные ноги по щиколотку прятались в цветке кувшинки, огромном, как собачья миска, даже как корытце для свиненка. На нее и край болота падала густая тень, листья двигались, и по воде и берегу словно бы двигались солнечные кружева.
На звук шагов она оглянулась, вздрогнула. Ее огромные зеленые, как у Олега, глаза расширились. На миг Мраку почудилось, что бросится в теплую воду, распугивая жаб, но в следующее мгновение она бледно улыбнулась:
– Как ты меня напугал…
Мир зашатался перед глазами Мрака. В груди стало жарко и больно, а сердце то колотилось, как козел о ясли, то замирало, как муха на морозе. Он чувствовал свои холодеющие губы, с трудом произнес:
– Почему ты…
Голос его прервался. Она ответила уже увереннее, страх ушел из ее глаз:
– Твое лицо мне смутно знакомо… Кто ты?
– Ты знаешь, кто я, – прошептал Мрак.
– Не знаю… – ответила она жалобно. – Как в тумане помню, что меня схватили какие-то люди… Я бежала, заблудилась, попала в это болото… Дай мне руку, помоги выбраться.
Он подошел вплотную, она взглянула снизу вверх, испуганно и доверчиво, протянула длинную нежную руку. Под тонкой белой кожей билась голубая жилка. От нежности и жалости у него остро кольнуло в груди.
Понимая, что делает огромную глупость, он протянул ей руку. Она замедленно вложила свою узкую ладонь в его широкую пятерню, тут же ее пальцы сомкнулись, он успел удивиться нечеловеческой силе, и тут же его потащили в воду.
Другой рукой он ухватился за явор. В ее зеленых глазах мелькнуло удивление, она напряглась, пальцы держали крепко, несколько мгновений боролись молча, явор начал слегка вздрагивать.
Внезапно Мрак ощутил, что ее пальцы слабеют, пытаются выскользнуть.
Он стиснул челюсти, потянул так, что в глазах стало темно, а в ушах зазвенело. Кувшинка заколыхалась, наверх пошли ее ступни: широкие, желто-зеленые, с перепонками между пальцами.
Она задыхалась, лицо стало бледным до синевы, Мрак тащил, чувствуя, что едва не разрывает ее надвое, и наконец увидел длинные зеленые пальцы, что крепко держали ее за щиколотки, но уже расцеплялись, их ждало нещадное губительное солнце, жгло, как раскаленное железо жжет плоть…
Он дернул из последних сил. Зеленые пальцы разжались, с шумом и плеском ушли под воду, а он выдернул ее к себе на берег. На самом деле она оказалась не тяжелее ребенка и от рывка с такой силой ударилась о его твердую грудь, что дыхание вылетело со стоном, а волосы закрыли ей лицо и холодными прядями заструились по его обнаженной груди. Мрак наконец отпустил явор, схватил ее за волосы, оттянул голову, заглядывая в лицо.
Испуганные глаза были ярко-зеленого цвета, брови сошлись на переносице, изогнутые, как луки, а в его кулаке был настоящий шелк волос, ни намека на водоросли.
– Это он велел мне, – сказала она торопливо. – Хозяин этого болота… А ему велел какой-то колдун из племени людей.
– Да, конечно, – ответил он. Взгляд его, на миг задерживаясь на ее вздернутой груди, все время опускался на ступни с перепонками. Не будь их, ее не отличить от молодой красивой селянки. – Я все понимаю. Иди…
Он разжал руки. Она вздрогнула, красивые брови взлетели, а зеленые глаза распахнулись во всю ширь так, что у него заболело сердце.
– Куда?
– Обратно, – вымолвил он устало. – Под корягу. Или где ты живешь?
– Ты… отпускаешь?
– Иди, – повторил он.
Она отступила, не спуская с него недоверчивых глаз, а когда ее ноги коснулись воды, в глазах вспыхнула радость, она упала навзничь, все еще не отрывая от него взгляда. Вода с шумом пошла брызгами, в полупрозрачной глубине мелькнул ее гибкий силуэт, на миг исчез, затем на середине болота поднялся водяной столбик, вода опала, и водяница, все такая же ослепительно красивая, крикнула срывающимся голосом:
– Я не знаю… не знаю, почему ты отпустил… у тебя злое, жестокое лицо… но я навеки… Только назови мое имя… я услышу, приду…
Он махнул рукой и пошел прочь от болота, ноги волочил, будто к ним подвесили скалы, за спиной прозвучал затихающий крик:
– Меня зовут Белая Лилия, я из рода Щеров…
Деревья сомкнулись за его спиной, впереди пошла земля суше, запахи стали чище, он угрюмо раздумывал над странностью этого существа, что назвало ему свое имя, тем самым передав ему власть над нею. Всякий, кто знает тайное имя, волен вызывать и приказывать. Потому старики стараются опасных зверей не называть вовсе, вон бера зовут либо медведем, либо косолапым, а то и вовсе топтыгиным, каждый волхв учит детей, чтобы не поминали вслух черта, а то придет…