Трое (Из огня и крови)
Шрифт:
Дверь открылась, и женщина на пороге спросила:
– Да?
Дикштейн похолодел от потрясения. У него невольно приоткрылся рот. Его качнуло, и он ухватился за стенку, чтобы обрести равновесие. Он не мог скрыть изумления.
Это была она, и ей по-прежнему было двадцать пять лет.
– Эйла…
Она смотрела на странного невысокого человека в дверях. Он выглядел типичным преподавателем с кафедры в своих круглых очках, в старом сером пиджачке и коротко стриженными волосами. В нем не было ничего необычного или странного, когда он предстал на пороге, но, подняв на нее глаза,
Нечто подобное уже случилось с ней однажды, когда она шла по Хай-стрит. Почтенный пожилой джентльмен, уставившись на нее, снял шляпу и остановил ее со словами: «Я бы сказал, что мы вроде бы не знакомы, но все же…»
Сейчас явно была та же самая ситуация, и поэтому она тут же поправила:
– Я не Эйла. Я Сузи.
– Сузи!
– Говорят, я выгляжу точно, как моя мать в этом возрасте. Вы, очевидно, знали ее. Не зайдете ли?
Человек стоял на том же месте. Видно, он приходил в себя от удивления, но лицо его по-прежнему заливала бледность.
– Я Нат Дикштейн. – с легкой улыбкой представился он.
– Очень приятно, – ответила Сузи. – Не хотите ли… – И только тут до нее дошли его слова. Настала ее очередь изумляться. – Мистер Дикштейн, – едва не завопила она. Сузи повисла у него на шее и расцеловала его.
– Значит, вы помните, – спросил он, когда Сузи освободила его, обрадованного и смущенного.
– Конечно! Вы все время возились с Езекией. Вы были единственным, кто понимал, что она говорит.
Он снова слегка улыбнулся.
– Езекия, ваша кошка… я и забыл.
– Да заходите же!
Он зашел вслед за ней в дом, и она закрыла двери. Взяв его за руку, она протащила его сквозь квадратный холл.
– Просто потрясающе. Пойдемте на кухню, я там пытаюсь состряпать пирожные.
Она усадила его. Он медленно огляделся, порой чуть заметно кивая, узнавая старый кухонный стол, камин и вид из окна.
– Давайте выпьем кофе, – предложила Сузи. – Или вы предпочитаете чай?
– Лучше кофе. Спасибо.
– Я предполагаю, что вы хотите увидеть папу. Утром он читает лекции, но скоро будет к ленчу. – Она засыпала кофейные бобы в ручную мельничку.
– А ваша мать?…
– Она умерла четырнадцать лет назад. От рака. – Сузи глянула на него, ожидая услышать автоматический ответ: «Мне очень жаль». Он не вымолвил ни слова, но на лице его ясно отразились испытываемые им чувства. Почему-то она сразу как-то прониклась к нему симпатией за такую реакцию. Сузи завертела ручку мельнички, и ее треск заполнил помещение.
– Профессор Эшфорд по-прежнему преподает… я все пытаюсь вспомнить, сколько же ему лет. – Дикштейн решил возобновить разговор, когда она кончила молоть кофе.
– Шестьдесят пять, – сказала она. – Он совершенно не меняется. – Шестьдесят пять – это жуткая древность, но папа совсем не выглядит старым, с удовольствием подумала она: ум его по-прежнему остер, как нож. Она решила выяснить, чем Дикштейн зарабатывает себе на жизнь. – Разве вы не эмигрировали в Палестину? – спросила она его.
– В Израиль. Я живу в кибуце. Выращиваю виноград и делаю вино.
Израиль. В этом доме его всегда называли Палестиной. Как папа отреагирует на встречу со старым другом, который ныне отстаивает
– Вы в отпуске?
– По делам. Мы, наконец, решили, что наше вино достаточно хорошо для экспорта в Европу.
– Просто здорово. И вы продаете его?
– Изыскиваю возможности для этого. Расскажите мне о себе. Держу пари, что вы явно не профессор университета.
Замечание это несколько смутило ее, и она залилась краской до ушей: не хотелось, чтобы этот человек воспринимал ее недостаточно умной для преподавательской должности.
– Почему вы так думаете? – холодно спросила она.
– Вы такая… обаятельная. – Дикштейн отвел глаза в сторону, словно тут же пожалев о вырвавшихся у него словах. – И во всяком случае, очень молоды.
Она неправильно поняла его. Он совсем не хотел обидеть ее. Самому неловко от своих слов.
– Я унаследовала от отца способности к языкам, но не его академический склад ума, так что работаю стюардессой на авиалиниях, – сказала она, подумав, в самом ли деле у нее не академический склад ума, в самом ли деле она не могла бы преподавать. Она залила в кофеварку кипящей воды, и запах ароматного кофе наполнил кухню. Она не знала, что говорить. Подняла глаза на Дикштейна и увидела, что он в упор смотрит на нее, погруженный в свои размышления. Внезапно она смутилась, что было довольно непривычно для нее. О чем она ему и сказала.
– Смутились? – переспросил он. – Наверно потому, что я глазел на вас, словно вы картина или что-то вроде. Я все пытаюсь осознать тот факт, что вы не Эйла, что вы та самая маленькая девочка с ее старой серой кошкой.
– Езекия умерла вскоре после того, как вы уехали.
– С тех пор многое изменилось.
– Вы дружили с моими родителями?
– Я был одним из студентов вашего отца. И на расстоянии восхищался вашей матерью. Эйла… – И снова у него появился рассеянный взгляд, словно он хотел услышать какие-то другие голоса. – Она была не просто красива… она была потрясающей.
Сузи посмотрела ему прямо в лицо. Подумала: он любил ее. Но не стала останавливаться на этой мысли: это была, скорее, интуитивная догадка, и она сразу же предположила, что может ошибаться. Тем не менее, это объясняло его неожиданную реакцию, когда он увидел ее на пороге.
– Моя мать, в сущности, была хиппи… вы знали это? – спросила она.
– Я плохо понимаю, что вы имеете в виду.
– Она хотела быть свободной. Она бунтовала против ограничений, которым должна подчиняться арабская женщина, хотя в доме у нее царила раскованная, достаточно либеральная атмосфера. Она вышла замуж за моего отца, чтобы удрать с Ближнего Востока. Конечно, она выяснила, что западное общество тоже по-своему подавляет женщину – так что она продолжала нарушать большинство его правил. – Разговаривая, Сузи припомнила, как, став женщиной и начав понимать, что такое страсть, она осознала, что ее мать была склонна к беспорядочным связям. В свое время это ее потрясло, но теперь такие чувства как-то не посещали ее.