Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец(Повести)
Шрифт:
— Ее всегда сколько хотите, только за денежки! — Капитан негромко засмеялся. — Ничего, ребята, я со своей выпивкой приду.
С немецкой стороны послышалась длинная пулеметная очередь. Капитан вынул бинокль. Что он там видит в темноте? Наверное, чего-нибудь да видит. На этом участке он ходил к немцам восемь раз.
Странный он человек — капитан. На вид суровый и насмешливый, а на деле заботливый и добрый, как нянька. Сегодня пришел к нам, подсказал, как лучше одеться, дал точный план города. Потом присел к столу и часа два
Особую симпатию капитан почувствовал к Попову. Он потрогал его бицепсы и сказал:
— Силен, черт!
— Могу доложить, товарищ капитан, — отрапортовал Уткин, — Попов на спор приподнимает «виллис» с одной стороны и еще может прошибить кулаком насквозь крыло «эмки»!
— Голым кулаком? — спросил капитан.
— Да что же это я, дурной, что ли, голым кулаком по железу бить? — ответил Попов. — Кулак в пилотку оберну и вдарю!
— Силен, черт! — удивлялся капитан. — В армейскую разведку не пойдешь?
Попов отрицательно качает головой.
…Утренний разговор кажется далеким. Как будто это было неделю назад. Сейчас все подчинено ожиданию сигнала.
Наконец справа ударил миномет. Ударил резко, до боли в ушах.
— Приготовиться! — скомандовал капитан.
— Ни пуха ни пера, — шепчет кто-то в темноте.
— Пошел к черту… — бросил капитан.
Мы переползли через бруствер. Локти тонут в холодной, грязной жиже. Следом за мной ползет Попов. Неуклюже переваливаясь с одного локтя на другой, он подтягивает свое большое, сильное тело. Уткин ползет быстро, как ящерица.
Пока не кончилась перестрелка, мы должны доползти до оврага.
Наверное, мы никогда не смогли бы подняться по отвесной стене оврага, если бы из котельной санатория в овраг не выходила большая труба. Фрицы не знали об этой трубе. Капитан говорил, что эта труба их выручала трижды, и всякий раз они тщательно маскировали вход в нее. Правда, никто не знал точно — может быть, именно сегодня немцы обнаружили лазейку и выставили в котельной караул.
— Леонтий, — шепнул капитан.
Один из разведчиков отделился от нас и пополз к трубе. Он отбросил в сторону какие-то доски и скрылся в широкой черной пасти трубы.
Длинная эта труба или короткая, я не знал. Но те, кто руководили перестрелкой, наверное, знали. Огонь с нашей стороны не ослабевал. Он возникал то справа, то слева от нас. Когда Леонтий доползет доверху и убедится, что там тихо, он бросит в трубу камешек.
Лежи и жди. Тут уж ни с кем словечком не перекинешься. Вообще-то человек часто говорит сам с собой. Может, он сам с собой говорит больше, чем с другими.
Я подпер руками подбородок. Лежал я в грязи, и ее холод медленно, но верно подбирался к телу.
Когда надеваешь маскхалат, ты как бы отрекаешься от этого мира, Теперь не имеет значения, что я гвардии лейтенант Николай Денисов. В маскхалате на немецкой стороне мне не нужны документы,
К человеку в маскхалате относятся все как-то по-особому. Когда я шел по ходу сообщения, знакомые солдаты жали мне руку. Командир пехотного полка встретил меня, как сына родного.
— Садись, чайку выпьем, — сказал подполковник и налил мне чай в алюминиевую кружку.
Подполковник откусывал понемножку сахар, пил чай и разглядывал меня.
— Ты гам поосторожней, — говорил он. — В разведке хладнокровие нужно. Даже если напорешься на фрица, все равно не горячись. Оружие пускай в ход в последнем случае. Ножом орудовать — это можно, а стрельбу не открывай. Я ходил в разведку во время финской войны. Нелегкое дело, особенно в первый раз…
Что же это Леонтий камешек не бросает? Может, его фрицы сцапали? Я посмотрел на капитана. Он спокоен. Черногряд взглянул на часы со светящимся циферблатом, наверное немецкие. У капитана все немецкое. Парабеллум немецкий — каску навылет пробивает. Автомат у него тоже немецкий. Может, я себе сегодня раздобуду такой. Зажигалка у него немецкая и серебряный портсигар с орнаментом.
Говорят, есть у капитана фотография девушки в рамочке с золоченым ободком. Она у него в вещмешке лежит. Он всегда на нее смотрит, уходя в разведку. Девушка-сибирячка прислала фотографию на фронт и на обороте написала: «Лучшему разведчику. Бейте, товарищ, фашистов без жалости». Комдив вручил эту фотографию Черногряду. Она у него теперь как талисман.
В трубе послышалось легкое постукивание летящего камешка.
Первым полез капитан. За ним армейские разведчики. Вот и я сунулся в грязное черное горло, и меня на минуту охватила жуть.
Труба поднимается к котельной наклонно. Внутри нее приходится выставлять локти вперед и подтягивать тело. Хочется скорее выбраться из трубы. Кажется, не хватает воздуха…
Я нащупываю край трубы, подтягиваюсь. Леонтий ждет. Я ложусь рядом с ним. За мной появляются Вовка, Попов, Уткин.
— Пошли, — сказал Леонтий. — Сейчас будет перевернутый котел, потом ящик с углем. После него надо сделать шесть шагов и повернуть направо. Через окно полезем.
Я вылезаю из окна вслед за Леонтием. Нам нужно перебраться на другую сторону улицы. Тихо. Только где-то в ночи цокают кованые сапоги немецких патрулей.
— Стоп, — шепчет Леонтий.
Сапоги все ближе. Слышна немецкая речь. Гитлеровцы говорят весело и нагло. Они здесь хозяева — это их земля. Они верят в скорую победу: «Руссиш капут». А вдруг кто-нибудь из них зажжет фонарь? Кажется, мы не дышим. Мимо проходят трое.
— А ну давай, лейтенант, — говорит Леонтий.
Я ставлю ноги на камни мостовой. Шаг, еще шаг. Подо мной будто тонкий лед. Нервы как перетянутые струны: еще мгновение — и лопнут. Наконец вот она, другая сторона улицы. Я прячусь за угол дома и обтираю пот с лица.