Трое в Долине
Шрифт:
Мрак буркнул:
— Когда мы были в горах, видел этих... мелких.
— Горные рудокопы, — сказал Олег. — Которые переждали потоп в своих норах! Их уже тогда было, как камней в горах, к тому ж не воюют, как мы наверху, плодятся как мухи... И знания копят, передают из поколения в поколение, ничего не теряют, как мы наверху. Голова кругом идет, когда только пытаюсь представить, каких глубин достигли... я о мудрости, зверь, какие невероятные сокровища собрали!.. Эх, ты как Таргитай, сразу о злате-серебре подумал...
Таргитай живо возразил:
— Не только! Я что, дурак?..
Олег замолчал, начал подбрасывать хворост в костер, затем срезал новый ивовый прут, содрал кору, и на белое, скользкое нанизал ломти мяса, переложил горькими травами, положил над углями, но так, чтобы только румянились, но не подгорали.
Сквозь листву смотрели звезды. Иногда ветки чуть сдвигались, словно по ним пробегала незримая белка, некоторые звезды уходили, взамен холодно и враждебно смотрели другие колючие глаза.
Женщины тихонько перебирали свои, теперь уже свои, драгоценности. Мрак сидел перед догорающим костром, обхватив огромными руками колени. От багровых углей шел угасающий жар. Лицо Мрака выглядело выкованным из темной меди. Темно-красный свет подсвечивал снизу так странно, что Олег дважды оглядывался на сидящего в задумчивости человека: тот ли Мрак, с которым вышли из Леса.
— Мы найдем, — проговорил он, чувствуя, как в горле встал ком. — Мы найдем, что сделать с этим ядом.
Мрак даже не понял, глаза уперлись в быстро темнеющие угли. Таргитай, спохватившись, бросил в сторонку охапку хвороста, подкатил туда уголек, подул, раздувая щеки, как стельная корова бока. Вспыхнули мелкие злые огоньки, вгрызлись в дерево, пошли торопливо расщелкивать, перехватывая друг у друга лакомые куски. А на старом месте багровые угли шипели и злобно плевались струйками дыма, когда на них падали капельки жира с нанизанных на прутья ломтей мяса.
— Ты ищешь травы? — спросил Таргитай с надеждой.
— Все ищу, — ответил Олег. Он старался не смотреть в глаза оборотню, тот слишком хорошо видит ложь, а правда в том, что от яда жрецов Перуна просто нет противоядия. — У нас еще есть время.
Мрак наконец поморщился, лоб и скулы в пламени костра стали оранжевыми:
— Бросьте.
— Мрак, правда...
— Бросьте, — повторил он. — Я просто... где ее искать?
Таргитай не понял, смолчал, заботливо переворачивал прутья, пусть подрумянится, но не подгорит, а Олег спросил настороженно:
— Кого?
— Ту, которую. В жертву...
— А-а-а-а, — протянул Олег, — которую в невесты Перуну!.. Эх, Мрак... Тарху не дали отнять у Маржеля, он же Перун, невесту, а эту... Правда, мы отняли ее мимоходом. Все равно пришли за головой Перуна. Но тебе не стоило вот так бросаться под нож... да еще отравленный.
Мрак угрожающе зарычал. Олег поспешно отсел по другую сторону костра, а Таргитай, словно все понимая, молча обнял Мрака и прижался к его боку, такой по-детски беззащитный и дурковатый, что прямо прибил бы из жалости, чтоб не мучился.
— Если мясо не подгорит, — предостерег он, — то не знаю, не знаю... Значит, что-то в лесу большое издохло.
— Очень большое, — поддержал Таргитай, ничего не поняв. — Агромадное!
— Лишь
— Какая черепаха? — поинтересовался Таргитай.
— Да там... одна, — ответил Олег внезапно охрипшим голосом. Лицо покрылось тенью, нос заострился как у дятла, щеки стали восковыми. — Большая такая... Другой такой нет.
Мрак промолчал, о чем-то догадывался, а добрый Таргитай уточнил:
— Ничо, черепахи живут долго!.. Гольш рассказывал, что у его деда одна вовсе...
Но трепещущая душа волхва уже унеслась в страшные дали, там билась в смертельном страхе, переживая то, что однажды пережил сам хозяин. Мрак хмыкнул, снял прут с парующими ломтиками, на каждом шипели и лопались пузырьки, сунул ему в руку. Олег начал есть чисто механически, глаза смотрели в одну точку, потом челюсти заработали чаще, он даже взрыкивал, как пес, у которого пытаются выдрать кость из пасти, а когда опустевший прут полетел в темноту, рука волхва словно сама ухватила другой.
Мрак наблюдал за всеми с усмешкой. Все едят так, что за ушами трещит. И как ни умничает волхв, но жрякать не забывает. А говорят, что есть мудрецы, что не видят, что суют в пасть. Олегу попробуй сунуть подгорелое...
Он поинтересовался:
— А как остальные?
— Что остальные?
— Если, скажем, великий Род отдаст свое Перо рыбам или муравьям? Как другие посмотрят?
По звездному небу скользнула громадная тень, закрывая яркие россыпи. На миг блеснул красный глаз, горящий нечеловеческой злобой. Пламя костра слабо колыхнулось. Лиска брезгливо сбросила щелчком с плеча упавшую шерстинку, длинную и острую как сосновая игла.
Олег пожал плечами:
— Рыбам или муравьям не даст, но кому бы ни вручил: лешим, упырям или великанам, остальные умолкнут в тряпочку. За спиной того, кому отдал Род свое Перо Власти, всегда будет маячить грозная тень самого Рода! А с ним не поспоришь.
Мрак умолк, возразить нечего, но брови приподнимались, тяжелые складки на лбу собирались такими жесткими валиками, что на них можно было бы загибать гвозди. Его руки сами по себе через равные промежутки подбрасывали в огонь веточки, а глаза то и дело останавливались на Олеге, Таргитае, женщинах. Его привыкли знать сильным и все умеющим. Он, правда, и сам считал себя таким. Но его считали еще и бесстрашным, а вот в этом ошибались.
Совсем недавно до судорог страшился навсегда остаться волком, ибо таково было проклятие его рода: никто из мужчин старше тридцати не остался человеком. Все растворились в лесу, и кто знает, сколько сгинуло под топорами и рогатинами односельчан и даже родни, когда с последними гаснущими остатками разума приходили на звериную охоту к смутно знакомым местам?
Да, благодаря песням Тарха, он остался человеком. Не просто человеком, а человеком из племени невров, что вольны перекидываться в волка и обратно. Страх ушел, но тут же явился другой... В его теле дремлет яд, который не выносит снега. Не сама смерть страшна, ибо смерть от яда можно приравнять к почетной смерти в бою. Страшно не увидеть ту, которую закрывал грудью, приняв отравленный клинок...