Трое в доме, не считая собаки (сборник)
Шрифт:
Полина взяла то, что лежало в тазике сверху.
Это оказалась розовая комбинация с цветочками, с потемневшими от пота и стирки подмышками. Полина тряхнула ее и обомлела. Все цветочки на комбинации были вышиты вокруг сердцевинки-штопки. Аккуратная крест-накрест заплетенная дырочка, а вокруг вышитые стебельком лепесточки – красные, синие, зеленые. Не рубашка, а цветик-семицветик… О! Как Полина это ненавидела – штопку-решетку и шов стебельком. Ничему ее мать не учила, ничему. А этим мучила с пяти лет, до побоев – штопкой-решеткой и швом-стебельком.
«Ты не подозревай, – кричала мать, – что тебе шелки дуриком достанутся!
И вот теперь она держала в руках материну воплощенную мечту – цветы на дырке.
– Ну, е-мое! – воскликнула Полина. – Ну, е-мое!
– Главное! – шептала себе колыхающаяся на ветру Зоя. – Не изменить траекторию. Девушка, милая, не тяните!
Полина толкнула Зою так, что перевернулся таз. Черт с ним, сказала она, таща эту старую дуру через балконный порог. Лахудра тащилась легко – наверное, помогала своим тридцать девятым размером. Это совсем доконало Полину.
– Ну, зараза, ну, зараза, – кричала она ей, помогая ей стать из позиции «лежа» в позицию «на колени», – ты что ж это себе думаешь, дура старая? У тебя климакс, а я тебя толкни за сорок рублей? Да я за сорок тысяч такого не сделаю! Да я таких, как ты, убивала бы не глядя. – Полина не следила за логикой своих слов. Как идут, так и идут. Еще думать, что говорить этой лахудре? Рождаются же такие на свете? Да она, Полина, на ее месте давно бы с крыши спрыгнула, чтоб не портить воздух человечеству.
– Ну, зачем? Зачем вы так? – Лахудра опять протягивала Полине белые руки и цеплялась за нее, цеплялась.
– Что – зачем? – кричала Полина. – Научилась цветочки вышивать, а жить за тебя кто будет? По-твоему, жизнь – стебелек на рванине? Да? Ты посмотри на себя – здоровенная лошадь, на тебе еще возить и возить…
– Никому не надо, – прошептала Зоя и ткнула лицо в ладони, и затряслась, и Полина, хоть и не видела, но знала точно: там, за руками, побежали слезы, мелкие, быстрые, соленые. Ну, конечно, вон с подбородка капнуло. Скажите – ей, Полине, это надо? Надо? Прям сумасшедший дом какой-то!
Полина опустилась рядом и грубо отняла руки.
Что-то случилось с лицом лахудры. Плаканое, оно стало другим. Или это Полина смотрела его на этот раз близко и не видела топырящихся глупых волос, едва прикрывающих большие уши, и шеи не видела, уже дряблой и слабой, а скрывалось в ладонях маленькое, девчоночье лицо, которое родилось, да не выросло. И теперь оно плакало, что жизнь прошла и уже ничегошеньки не будет, но ведь ничего и не начиналось? Такая судьба… Но как же можно принять такую судьбу?! А как не примешь? Она же судьба… Вот вы, Полина, говорило личико в ладонях, тоже имеете свою судьбу. Вы недавно халатную махру целовали, а вас за волосы да кыш…
– …Да я ее в гробу видела! – закричала Полина, прижимаясь к чужим слезам. – Да пусть она трахается с ним до посинения, мне-то что, жалко? Я-то, дура, думаю, чего это она среди дня в ванну полезла? Оказывается! А он тоже небось от жены спрыгнул, на перерыв пришел е…рь!
– …Да? – Задрожала Зоя. – Вы так хорошо понимаете. У Володи тоже началось с перерывов. Смотрю, у него в портфеле бутерброды не съедены, а голодности в нем нет…
– …А то! Такая ведь и накормит! Сама, зараза, сухую сушку грызет, мне тоже –
– Он мне мужем был. Что вы, девушка?
– А я про что? Не одно и то же? Дура, какая дура!
– Что вы все время выражаетесь?
– Я?! Выражаюсь?! Это дурой, что ли? Ну, ты совсем спятила!
– Не только… Вам это не идет… Вы такая молоденькая… Я вас увидела, идет такая молоденькая, волосы – ореол, вот, думаю, идет ангел-спаситель…
– Я? Ангел? Я иду и думаю – вон стоит лахудра, как таких земля носит?
– А я думаю, откуда она идет такая? Я бы другого вряд ли попросила, я очень стеснительная в себе, а вас смогла… У вас лицо такое… Что я смогла.
– И какое ж у меня лицо, если мне тебя убить хотелось?
– Нет, что вы, девушка, что вы… У вас лицо было доброе, отзывчивое… Ведь не каждого попросишь.
– У меня доброе? Какая ж ты… Тебя любой обдурить может… Да те, которые с виду добрые, – самая сволочь…
– …Я плохо разбираюсь в людях… Я на дне рождения увидела ее… Компот пьет, а что эти столовские компоты? Помои! Я так ее пожалела! Я ее даже приголубить могла… Как подругу…
– …Я железно разбираюсь… Я смотрю и вижу… Я ее как увидела, сказала себе: «Ну! Душит без анастезии». А она мне – обдуй меня, обдуй! И домой позвала. Помой спину! Помой спину! А через пять минут – а ну пошла! Да кто ты такая, думаю? Кто? Что я тебе нанялась – спину мыть?
– …У Володи фурункулез – всегда на спине. Масса флегмонных узелков. Могло бы пропасть лицо, если бы болезнь выбрала его. Но Бог миловал. Я ему так и говорила: «Как хорошо, что не коснулось лица». А спина – что? Только если пляж. Но мы на юг не ездили. Знаете, на отпускные мы, как правило, что-то покупали крупное. Холодильник там или телевизор. У нас ведь скромный достаток… Но две зарплаты – это все-таки две. Жить можно. А одна – это такой мизер…
– …Купила себе кожаный пиджак! Чтоб всем! Это ж какие деньги?! А сама на сушках. Солому жрем, а форсу не теряем.
– Ой! Так говорила и моя покойница-мама.
– Вот и моя…
– Покойница?
– Да нет! Моргает. Но дура вроде тебя. Что вы все навязались на мою голову? – закричала Полина. Но получилось – кричит в голову лахудры, что расположилась у нее на груди, а руки лахудры держат ее в обхват, а слезы лахудры выгваздали Полинину кофту, сколько же слез у этой лопоухой балды, можно подумать, что плачет многоголовое бабье стадо, но ведь она, Полина, не плачет, она наоборот, она просто до слез смеется над этой комедией, в которой ее приняли за ангела-спасителя, вот теперь никуда не денешься – спасай их, этих брошенных дур. И мать ведь оземь не бросишь – хотя, честно говоря, хочется, и эту корову теперь паси. Она ей заколотит балкон досками. Это хорошо, что она по лестнице шла, а шел бы кто другой? Ну, тот хотя бы, что втугую в обтянутых джинсах. Да пить дать, он скинул бы лахудру за борт в набежавшую волну. У него не задержалось бы, и сорок рублей бы взял, и что-нибудь прихватил бы по дороге… Стакан, например. Они вечно их ищут, мужики… Подумать такое страшно, как бы она лежала там, внизу, что бы от нее осталось? Теперь вот держи ее на груди, можно подумать, у Полины сто рук, чтоб за всеми этими душевными паралитиками ухаживать, чтоб спасать их от нашей жизни, чтоб вытирать им сопли. Она что – крайняя?