Трое в джунглях, не считая блондинки
Шрифт:
Ну, вот эта девчонка, блондинка. Очень даже интересная. Симпатичная физиономия. И фигурка ничего. Может, предложить ей полететь до Венесуэлы? Судя по пластику на запястьях, безвкусной цветастой футболке, уродливой подвеске под золото и дебиловато-мечтательному выражению лица, она не будет возражать. Опять же, есть возможность утереть нос Штатам на международной арене.
Серьезный, социально-ответственный поступок.
Куда же делось чувство гордости за свою великую страну?
Нет, всё же папочка переплачивает психотерапевту. Всё без толку. Лучше бы на второго фитнес-инструктора денег отвалил. Но нет! "В человеке всё должно быть прекрасно". Ударение на «всё». И тело, и душа, и мысли, и вредные привычки. Поэтому что имеем, то имеем.
Решено.
В Венесуэле я, пожалуй, задержусь на недельку. Поохочусь. Эти колумбийские зеленые совсем потеряли ориентиры. Раньше здесь было хотя бы одно удовольствие — побродить с ружьем по диким джунглям. И того лишили [2]. Но теперь это уже не моя забота. Да и ничья. Со своими законами у колумбийцев приговор короткий. Но чужим их преступать нельзя. Нарушать законы Колумбии — суверенное право местных.
Хорошее. Ищем что-то хорошее.
…А в Венесуэле я еще не охотился. Может, привезу папочке новых бабочек. Он будет счастлив.
Психотерапевт говорила, что мне следует обзавестись хобби. Папочка же нашел время на развлечение по вкусу — собирать трупы насекомых. Чем я хуже? Я тоже мог бы коллекционировать какие-нибудь редкости. Блондинок, к примеру. Живых, конечно. В Колумбии не так много блондинок. Здесь вам не дома.
Вот дома…
Так. Психотерапевт сказала, что нужно жить сегодняшним днем. Брать пример с местных жителей, счастливых, несмотря на бесконечную гражданскую войну. Правда, мой опыт общения с колумбийцами говорил, что они живут не сегодняшним днем, а завтрашним. «Маньяна, транкила» [3]. «Расслабься» — уговаривали аборигены. — «Завтра со всем разберемся». Я тоже живу завтрашним днем. Завтра закончится срок изгнания, и я буду свободен. Вот, я уже почти как местный.
Объявили посадку на наш рейс.
Самолетик маленький, так что автобус нам не положен. Ничего. Пройдусь лишних два шага пешком. С экспедиционным рюкзаком и охотничьей винтовкой. Фитнес-тренер бы сказал, что я — молодец, и успешно преодолеваю лень. До школьных спортивных нагрузок, правда, мне сейчас, как пешком до луны. Но лучше два шага, чем ни одного.
Пилот в нейтральной лётной форме радушно встретил нас у трапа и у каждого пассажира персонально поинтересовался, как дела. Набившая оскомину местная привычка разводить чайные церемонии при общении. Здесь даже у незнакомых людей на улице, прежде чем спросить дорогу, нужно поинтересоваться, всё ли у них благополучно. Хорошо ли поживают мама, папа, дети, внуки, сестры, братья и любимая «чиха» бабушки. А если нет, то почему. Хвост ломит? В бандитские разборки попала? Такие вот социальные кадрили.
Психотерапевт сказала, что мне следует бороться с симптомами мизантропии и социопатии, вросшими в мой скелет и пустившими там корни. Попробуй их выкорчуй. Аграрий из меня вообще никакой.
Однако на ритуальные вопросы я ответил, вещи в багажное отделение загрузил, спутников безупречной вежливостью и правильным английским — тоже. Полдела сделано.
Рассадив пассажиров и проследив, что все пристегнуты, пилот начал продувку, тестирование и прочие предполетные процедуры. А в салоне, как я и ожидал, начался съем на ломаном французском языке и кривой штатовской козе. На удивление, девушка, которую звали совсем не французским именем Келли, на интерес америкоса не отреагировала. Правильно, ведь есть же я. Я однозначно лучше. По всем параметрам. Бедолага_якобы_бизнесмен уже и так перед ней стелился, и по-всякому, и мячик к ногам приносил, как верный пес, который уговаривает хозяина поиграть. Но блондинка держалась молодцом, хлопала ресницами, улыбалась, говорила «мерси» и «силь ву пле», и несла прочую пургу в ожидании моего внимания. Так держать. Вот приземлимся, и я сделаю тебе предложение, от которого невозможно отказаться. Келли под предлогом, что плохо переносит взлет, попросила оставить ее в покое, и всё было хорошо.
А потом началось такое…
[1] цитата из Книга Екклесиаста
[2] в Колумбии совсем недавно запретили спортивную
[3] дословно: "Завтра. Не волнуйся."
3.Келли
Во время посадки в самолет подтвердились мои худшие подозрения. От красавчика-сафари за версту несло британской паблик-скул [1], а от «королевского» английского [2] ломило зубы. Но мне с ним детей не крестить, пару часов можно и перетерпеть. Тем более что сидел он тихо, до меня не снисходил. Расположился британец в том же ряду, что и я, но по другому борту, и изредка кидал в мою сторону быстрые оценивающие взгляды. Понять, во сколько меня оценили, по бесстрастному аристократическому лицу было невозможно. Но вряд ли высоко. Хорошо воспитанный аристократ может поддерживать беседу даже с пустым стулом [3]. Хоть целый час. А этот молчал, как рыба дорадо с мокрицей вместо языка [4]. Видимо, мы, его случайные попутчики, находились в иерархии ценностей ниже уровня табуретки. Хотя, возможно, этот конкретный представитель британской элиты был просто дурно воспитан.
Зато американец Эндрю, устроившийся передо мной, просто не затыкал рот. В начале он попытался обращаться ко мне на английском, но я сделала вид, что не понимаю, и тогда он переключился на французский.
На самом деле, оба языка были для меня родными. Моя мама была француженкой. Не знаю, что легкомысленная красотка забыла на факультете истории в Кембридже. Наверное, искала приключения. И нашла. Папе было за сорок, он уже был признанным специалистом по южноамериканским культурам. Она была среди студентов-волонтеров, участвовавших в раскопках в Перу. Он привез оттуда новую монографию, она — меня. В папиной жизни существовала лишь одна любовь — наука, поэтому неудивительно, что отношения между родителями не заладились. До пяти лет я прожила с мамой во Франции, и, если честно, почти ничего не помню из того периода. А потом мама нашла перспективного жениха и отвезла меня папе. Я оказалась неудачным пилотным проектом, и мешала реализации ее усовершенствованных планов. Нужно отдать должное папе, он принял меня в свою кочевую жизнь, а не сдал в один из этих приютов для элитных щенков с полным пансионом.
Наверное, первое время ему было тяжело со мной: блестящий ученый и маленький ребенок, едва владеющий английским. Сам он никогда в этом не признавался. Напротив, говорил, что я приносила удачу. Местные жители, узнав печальную историю сиротки, проникались участием ко мне и отцу-одиночке. В итоге у папы не было проблем ни с провизией, ни с рабочими руками. Очень быстро выяснилось, что у меня способности к языкам, и я стала посредником в общении с изолированными племенами. Они не доверяли взрослым европейцам, но легко шли на контакт с белокурой «солнечной девочкой», как меня называли.
А потом я стала видеть сны.
Точнее, я видела их, наверное, всегда. Папа говорил, что их причиной были мое живое воображение, природная наблюдательность и мощное подсознание. Вместе они выдавали яркие картинки как-будто из прошлого. Сначала папа посмеивался над моими рассказами, а потом, когда я научилась передавать их на бумаге, выяснил, что не зря говорят, что Менделеев придумал свою таблицу, пока спал. В моих снах обнаруживались недостающие детали жизни и быта древних аборигенов. Па стал относиться к ним с вниманием и каждое утро начинал с обсуждения новых рисунков.
Так я это к чему?
Я это к тому, что английский и французский были для меня родными, испанский — почти родным, потому что половина моего детства прошла на раскопках в Южной Америке, плюс на базовом уровне я знала еще с десяток индейских языков и диалектов, если еще не забыла. Поэтому неуклюжие попытки «гринго» разговаривать на языке моей первой родины смешили и умиляли. Но я старалась держать себя в руках. В конце концов, лучше Эндрю с его забавными попытками говорить комплименты на малознакомом языке, чем откровенное внимание колумбийца.