Трофейная банка, разбитая на дуэли
Шрифт:
Часто на уроках слышно было тихое равномерное шорканье. Это, спустив руку под парту, какой-нибудь владелец зеркальца-монетки полировал его о край валенка. И ведь не поймаешь негодника! Только Евгений Павлович или Варвара Северьяновна к нему — "А ну дай сюда свою игрушку!" — как тот руку в карман, а зеркальце через дырку в подкладке прыг в валенок. Поди найди!..
Про такие вот дела рассказал Стасе Лодька, когда они описывали по беговой дорожке неспешные круги (и все держали друг друга за руки, и пальцам
Лодька вытащил из брючного кармана отполированный пятак, подышал на него, потер о ватник. В латунной желтизне вспыхнула искра ближнего фонаря. Крохотный лучик скользнул по Стасиному подбородку.
Лодька спросил:
— У вас таких не делают?
— Не-е... Ой, какое хорошенькое...
— Возьми. Насовсем...
— Ой... спасибо... Только у нашего класса окна не на площадь. Да и стройка там теперь...
— Ничего. Пусть будет просто на память, — храбро сказал Лодька. И она сказала опять:
— Спасибо...
... А потом они еще катались, катались, говорили про книжки, про физика Евграфа Павловича, который, оказывается преподавал сразу в двух школах ("веселый такой и никогда ни на кого не кричит"), про Стасину подружку Лену, про Лодькиного друга Бориса Аронского, про марки, фильм "Тарзан в западне", отвратительную науку химию, про Лодькин и Борькин пистолеты ("Ужас какой! То же опасно!" — "Да нисколечко!"), про музыку Пуччини, которую Стася, оказывается, тоже знала...
Динамики перепели все известные песни, переиграли все танцы и включили музыку из фильма "Красные галстук" — ту, что сопровождала кадры про каток (подходяще так!).
А белые квадратные часы над судейской трибуной деловито двигали длинную минутную стрелку. И было досадно, что время неудержимо: вот уже половина девятого. И не верилось, что прошло его так мало: неужели он знает Стасю всего полтора часа?!
— Ой, Лодик, мне уже пора домой!
— Ну, давай еще один круг! Последний...
Потом в коридорчике между раздевалкой и буфетом они грели на выступе горячей печки Стасины валенки. Это Лодька заставил:
— Они же совсем застывшие. Сунешь ноги, а там лед! Будет какая-нибудь чахотка...
Пока валенки грелись, Лодька принес из буфета две теплые ватрушки с повидлом (потратил последний рубль).
Потом Лодька, конечно же, пошел провожать Стасю. Сказал, что это совершенно необходимо.
— Поздно уже. Вдруг встретятся какие-нибудь... вредные типы...
(Хотя лучше не надо. Что он будет делать если встретятся? Ну, станет отбиваться коньками до смертельного исхода, но Стасю-то сумеет ли защитить?)
— Что ты, я всегда хожу в такое время одна!
Лодька скал многозначительно:
— То всегда, а то сегодня...
Стася сочла аргумент убедительным, и они пошли. За руки уже не держались (пальцы все-таки озябли без варежек, а в варежках — какой интерес?). Но шагали локоть к локтю. Несколько кварталов по улице Ленина, потом еще три квартала направо. Стася жила в
В сенях и тесной прихожей пахло чем-то полузнакомым. Лодька сообразил, что это разогретая канифоль. Видимо, от паяльника.
— Лодик, раздевайся.
— Я ведь на минутку...
— Вот на минутку и разденься, — решила Стася и крикнула в полуоткрутую дверь:
— Па-а! Я пришла!
— Отрадно слышать, — прозвучало за дверью. Потом показалась голова с растрепанной светлой прической, блестящей щетиной на худом лице и толстыми очками. — О, да ты с охраной!
— Это Лодя, — сообщила Стася. — То есть Всеволод...
— Рад вас приветствовать, Всеволод... Стась, мы с Евгением перепаиваем схему. Мама на дежурстве, жареная картошка на плите, чайник согрей сама...
Стася сбросила курточку и подшлемник. Лодька — куда деваться-то! — стянул ватник и шапку. Стася потянула его на кухню. Здесь горела яркая лампочка, подоконники были заставлены густой геранью и вкусно пахло. Стася толкнула в розетку штепсель электрочайника. Стукнула о покрытый зеленой клеенкой стол деревянной подставкой, принесла с плиты и освободила от крышки сковороду. Волшебный дух жареной картошки заполнил кухню, как вода заполняет аквариум. У Лодьки застонало в желудке. Стася поставила плоскую корзинку с нарезанным хлебом. Выложила вилки. Ножом провела по картошке границу.
— Вот, на двоих. Давай прямо со сковородки...
Они встали коленями на табуретки и навалились на картошку, как оголодавшие в полярной экспедиции путешественники. Иногда поглядывали друг на друга и смеялись.
Потом пили чай с кусочками рафинада вприкуску и с домашним ржаным печеньем...
Потом еще поговорили. О всяких мелочах и о том, что "завтра в семь у входа в раздевалку".
Наконец Лодька двинул домой. Самым коротким путем: по улице Челюскинцев, потом по Герцена до Большой ограды, через нее — до забора, за которым была Смоленская улица, а оттуда — до Первомайской, через мост, и вот он дом. Опасных встреч не случилось, настроение было пересыпано солнечными зайчиками, дорога показалась пятиминутной, и Лодька очень удивился, что ходики в прихожей показывают одиннадцать.
Дома его встретило каменное молчание. Мамино и Галчухино (которая всегда морально поддерживала маму в трудные моменты).
— Ну, чё... — небрежно сказал этому молчанию Лодька. — Ну, задержался малость... Бывает ведь, что, когда катаешься, забываешь про часы...
— Я не знала, что думать, — произнесла наконец мама. С подозрительной вибрацией в голосе. Я... даже ходила к Борису. А он там с каким-то мальчиком играет в шахматы, и оба заявляют, что на каток с тобой не ходили и понятия не имеют, где ты...