Троглодит
Шрифт:
Мысли путались. Удерживать их хоть в каком-то порядке было очень трудно. Я сосредоточился на главном: надеть рюкзак и выбрать, куда плыть, где берег ближе и солиднее.
В гидрокостюме – второй коже – холод воды не чувствовался. Дно круто погружалось и, зайдя по колено, я попытался нырнуть. Почти получилось, но хай-тековский спасжилет мгновенно надулся и выбросил меня на поверхность. Он давил мне подмышками и мешал грести, но я решил терпеть – плыть-то недалеко.
Сначала то, к чему я стремился, казалось темным монолитным массивом. Потом стали различаться детали – скалы, заросли, берег. Я не стал гадать, что лучше, а
То, что казалось ровной полосой суши, вблизи явило собой этакую пилу, у которой в произвольном порядке выломали зубья. Я понял, что все равно в этом не разберусь, и стал целиться в ближайшую бухточку. Десантироваться там оказалось вполне комфортно – пологий галечный пляж плавно уходил в глубину, оставляя на суше некоторое свободное пространство. Проблема заключалась в том, что этого пространства было очень мало – дальше крутой склон, точнее скала, густо поросшая какими-то кустами. Оставаться здесь до рассвета мне не хотелось, куда-то еще плыть – тоже. И я стал всматриваться в эти заросли. Оказалось, что слева от меня наверх уходит довольно пологий склон, поросший травкой. Да и сама скала, ограничивающая пляж, отнюдь не была поднебесной – всего-то метров пять-шесть высотой.
Не долго думая – как был в надутом спасжилете – я стал подниматься по этой травке. Однако она скоро кончилась, и я оказался на относительно плоской каменистой вершине. Похоже, это был просто гребень – выход пласта плотных горных пород. А на той стороне…
А на той стороне недалеко от воды горел костер. От меня по прямой до него было, наверное, метров десять! Тут уж мне стало не до философий – скорее рюкзак долой и в позу лежа, чтоб не светиться на фоне неба.
В таком положении почти ничего не было видно. Я чуть не вывихнул шею, пока разглядел, что костерок совсем маленький и присутствует возле него всего один человек. Он сидит у огня, одежда у него вполне индейская, а волосы на голове какие-то белесые – наверное, седые. Вот человек поднялся, потер поясницу и заковылял к берегу. Там он, похоже, занялся сбором плавника на дрова. Воспользовавшись моментом, я сменил позицию – переместился метров на восемь вправо. Отсюда было все видно и, наверное, слышно, но в полуметре от моего бока площадка кончалась, и там – внизу – плескалась о скалу вода. Пока я укладывался, несколько камешков сорвалось вниз. Они не покатились по склону, а сразу булькнули, упав в воду. «Отвес, однако, – подумал я. – Тихо надо лежать!»
Старик вернулся с охапкой палок, очищенных от коры и сучков волнами. Из трех самых прямых и длинных он соорудил треногу и воздвиг ее над костром. Подкинул в огонь несколько палочек, извлек из мешка одну за другой три рыбины и уложил их на камнях возле огня. После чего уселся на прежнее место и замер.
«Может, он так до утра сидеть будет? Так рыба же сгорит! А я, значит, должен на него смотреть, да?! Может, он тут просто рыбачит? Ладно, считаю до двухсот и иду с ним на контакт. Или засыпаю…»
Лежать на плоской щебенке в теплоизолирующем гидрокостюме и надутом спасжилете оказалось на удивление комфортно. Считать мне быстро надоело, накатила дремота. Я даже умудрился пропустить момент, когда на сцене появился второй персонаж. Тут уж мне стало не до сна – не уронить бы им что-нибудь на голову или самому не свалиться в пропасть. Не высоко, конечно, но все-таки…
Молодой индеец склонился
– Это я поставил для тебя. Просуши скальпы.
Индеец последовал совету: развязал ремни на горловине мешка и разместил на треноге – подальше от пламени – четыре пучка черных волос с кусками кожи. Подумав немного, парень достал из мешка еще несколько скальпов – вероятно, старых, и повесил их сушиться с краю.
Я вспомнил, что в племени тлинкитов статус мужчины определялся многим: происхождением из уважаемого рода, наличием влиятельных родственников, обладанием имуществом, в том числе и живым – рабами. Правда, в глазах соплеменников материальные богатства имели ценность постольку, поскольку владелец мог их раздарить или публично уничтожить на потлаче. В этом ряду личная воинская доблесть занимала не последнее место, но сама по себе значила не много. Развесив скальпы, индеец достал из того же мешка кусок сушеной рыбины и скромно положил его на камень у огня. Надо полагать, это он внес свой вклад в предстоящую трапезу, показал, что состоятелен и ни в чем не нуждается.
– Это все, что ты нажил, воин? – старик с усмешкой кивнул на пустой с виду мешок.
– Почему же? – в тон ему ответил гость. – Еще у меня есть точильный камень, краска для лица, кремень и огниво.
– Ты забыл упомянуть накидку, которая на тебе, и боевой нож, который ты прячешь под ней, – улыбнулся старик.
– Да, это так… – чуть смутился индеец. – Но ты не подумай плохого, просто…
– Не проси прощения, Нганук («Калан-подросток или кошлок на языке промышленников, – машинально перевел я»). Мне понятно, почему ты не носишь его на одежде.
– Ты знаешь меня?! – изумился молодой индеец. – Меня звали так, когда я был маленьким!
– Честно говоря, я не был уверен, – качнул головой старик. – Но, как видишь, не ошибся. Этот костер я зажег для того, чтобы ты почуял запах дыма и пришел. Чтобы ты не рыскал как голодный пес возле лагеря русских.
– Кто ты?! – не удержался парень.
– Ты не очень-то вежлив, мальчик! – улыбнулся старый индеец. – Но я отвечу на вопрос, и ты, может быть, меня вспомнишь.
Прозвучавшее имя в буквальном переводе означало одну из бесчисленных разновидностей рыбы. Для себя я обозначил его как «Серый Палтус».
– Я рад видеть и слышать тебя, Ртатл! – не вставая, юноша склонил голову и прижал руку к груди. – Что же ты делаешь тут один?
– Ты хочешь сразу говорить?! – слегка удивился старый индеец. – Похоже, Бобренок подзабыл обычаи своего народа. Я напомню тебе: сначала надо поесть. Потом мы покурим – у меня есть табак и трубка. У тебя был трудный день, и ты расскажешь мне о нем. А я – о себе.
– Да, ты прав, дядя. Я долго странствовал и многое забыл. Но ведь ты никому не расскажешь о моей неловкости, правда?
– Ешь рыбу, мальчик. Она, кажется, уже готова.
Вряд ли толстые кетины успели прожариться, лежа на камнях. Однако индейцы смолотили их за милую душу, еще и головы разгрызли – там, наверное, было самое вкусное. А вот кусок юколы, принесенный парнем, остался нетронутым. Наконец старик обтер пальцы о голую коленку, торчащую из-под накидки, достал трубку и стал набивать ее табаком из мешочка. Он прикурил от головешки, пару раз со смаком затянулся, передал трубку гостю и начал говорить: