Троица

Сей же Данилка родом отнюдь не из последних людей, а из детей боярских, даже и какому-то очень большому человеку родней приходился, но изменники того человека с некоего высокого места согнали и предали злой смерти. Меня же, Данилку, святые монахи приютили здесь в Троице, и укрыли от злых человекоядных волков — прежде промянутых изменников,

подумав: не пришлось бы и этому малому отроку разделить злую и преужасную долю своего троюродного дядьки и прочих родственников.

Потому я и не открываю напрямик своего настоящего рода и прозвания: умный поймет, а врагу или доносчику-кровопийце бог да не даст ума догадаться.

Так с малых лет я оказался у монахов в учениках да на посылках.

А разумом я от бога не совсем обделен, да и в прежние добрые времена, родительскими попечениями, преуспел в разных книжных премудростях, и цифири и риторскому искусству не без пользы обучался. Поэтому не долго я плакал, что не бывать мне царевым боярином, не сидеть в палатах царских и из золотых чарок заморских вин не пивать. Об этом Екклезиаст-мудрец правильно сказал: всё-де суета.

И решил я: стану с усердием к пострижению и иноческому чину готовиться, а как достигну мужеского возраста, буду книги летописные писать. Людям на память, Богу на прославление. Потому что книг писец, если голова не сеном набита, большую волю имеет, совсем как князь какой-нибудь, даже и более. Нужно только хитрость знать: спроста и напрямик не говорить против господского мнения, а окольными словечками даже и о сильнейших людях всю правду можно сказать. А ведь писаное слово долго живет, и до многих будущих потомков дойдет.

А эту книжицу пишу не для людского прочтения, а только сам для себя, упражнения ради. Потом уж, как выучусь, буду красиво писать, и с должным рассуждением, и как подобает. А здесь пока без всякого хитромудрия, в меру ума и по собственному хотению, благо я молод еще годами, с меня и спросу нет.

А нынешним летом, проще говоря — вчера, пришли сюда, под стены Троицы (а следует писать: превеликого и преславного Троицкого Сергиева монастыря, пресвятой и пречестной обители отца нашего чудотворца и заступника преподобного игумена Сергия Р. и пр.) враги с великим войском. А кто они, откуда и зачем — о том впереди речь. И, по-видимому, будет у нас скоро большое разорение и кровопролитие, а может, и смерть всем нам придет от меча. Пока же мы тут за крепкими стенами, и сколько-нибудь времени еще точно продержимся, но уже мне откладывать свой замысел нельзя. Поэтому начну, с божьего изволения. А бумагу и все прочее, для писания потребное, я у пономаря Иринарха тайком одолжил, его не беспокоя.

Вот краткими словами рассказ о том, с чего началась в нашем царстве смута, и как все эти нынешние горькие и злопечальные беды на нас божьим попущением обрушились, и за какие грехи.

А сам-то я толком не знаю, с чего все началось, это наверное только Господь Бог знает, мне же вовек не разобраться. Вот, скажем, царь Иван. (Ино царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси, четвертый по числу прежде бывших Иванов царей, Грозный по прозванию).

О нем во многих книгах все подробно рассказано, как он царство Казанское победил и нечестивых булгар себе в рабское покорение привел, как с Литвой целый век воевал, да своих верных слуг и простых людишек всячески притеснял и безвинных смерти предавал. А ведь любят у нас

таких царей: хоть злодей, да свой, по-иноземному не чудит, нашим обычаем зло творит.

Был у царя Ивана любимый слуга, из палачей главнейший, во всем государстве первый кровопийца — боярин Гриша Скуратов, по прозванию Малюта. Брал он с охотой на себя многие царевы грехи и невинную кровь. А еще были хитрые бояре, на царский престол с завистью глядевшие, Борис Годунов и братья Шуйские. Эти-то бояре, видя царское к Малюте благоволение, задумали к царю через него приблизиться, самим рук не обагряя. И взял одну малютину дочь в жены конюший боярин Борис Годунов, а другую князь Дмитрий Иванович Шуйский.

И вот ведь как повернулось премудрое и неподвластное разуму колесо судьбы: обоим родам людоедовы дочки принесли удачу, те и другие в свой черед царского престола достигали.

У царя Ивана было три сына: Иван царевич, Федор царевич и Дмитрий царевич. Старший, Иван, еще при жизни отца скончался, и не без отцовского, говорят, доброго напутствия. И когда царь Иван помер, остались по нем наследники Федор и Дмитрий. Дмитрий-то был совсем мал, двух лет от роду, или, может быть, трех, врать не буду. И отправили его с мамками в город Углич на удельное княжение. А Федора помазали на царство.

Этот царь и великий князь Федор Иванович блаженным был от рождения, и по причине слабоумия не мог вверенным ему царством достойно управлять. Только о душевном спасении заботился, а государственных дел не ведал, и слышать о них не хотел.

Пользуясь такой государевой простотой, Борис Годунов скоро всю власть к рукам прибрал, а соперников своих сумел в покорность привести: кого сослал, кого постриг, кого и головы лишил. Даже Шуйские затаились, увидев такое борисово возвышение.

Время настало тихое, и народу любо: и царь-то, почитай, безгрешный, святой, и управление государственное мудрое и добродетельное. В те годы много славных дел совершилось: крымского царя от Москвы с позором прогнали, и шведов на севере сильно побили, вернули исконные российские города Иваньгород, Корелу и Копорье, и многие земли у Варяжского моря. С Литвой же был длительный мир заключен.

Но свершилось тогда же и злое дело, многих великих бед начало: некие разбойники Микитка Кочалов и Михалка Битяговский зарезали в Угличе царевича Дмитрия, малое невинное дитя.

Царь же Федор, узнав об этом, принялся слезы лить да причитать, а дознания не умел учинить, поскольку ума ему бог не дал. А поехал в Углич дознаваться правды не кто-нибудь, а сам боярин князь Василий Иванович Шуйский, он же у нас нынче царем на Москве сидит. Этот-то князь Василий потом много всякого разного говорил об углическом злодеянии. Сперва народу было сказано: царевич-де падучей болезнью страдал, и сам в припадке ножом зарезался. Это сказали вслух, а в уши иное шептали: сам, мол, Борис Годунов убийц к царевичу подослал.

После князь Василий еще не раз свои слова переменял, как о том речь впереди будет, весь изолгался, бог ему судья, а у меня нет ему никакой веры. Проще сказать: неведомо по сей день, что там было в Угличе взаправду. От себя же добавлю, осмелюсь, что не один Борис смерти царевича мог бы желать, были и иные доброхоты, прямо не скажу ни на кого, хоть и мог бы помянуть некие роды, что на шубном промысле разбогатели, а после выше всякого понимания и смысла вознеслись.