Троица
Шрифт:
С появлением вдали Вестминстера Генрих с новой силой ощутил волну ожидания людей, что ехали следом; бремя веры тех, кого за минувший год оттеснили и задвинули фавориты Йорка. Их жалобы на Невиллов остались неуслышаны, дела в судах клались под сукно судьями на содержании у протектора. Но есть Божья справедливость на свете, и вот проснулся ото сна король. Теперь на душе у них было широко и радостно, как иной раз бывает во хмелю. На руку было то, что деревни вокруг Лондона выходили в основном к дороге, так что проезд Генриха был там виден. Люди бросали праздничные застолья, прерывали церковные службы и выбегали радостно приветствовать, узнавая знамена со львами: король наконец вернулся в мир! Целые сотни бежали вдоль строя там, где только можно было ступить, и провожали своего монарха так долго, как могли, в то время
Вначале он думал, что войдет в Лондон и отправится через весь город к Тауэру, освободить из заключения Сомерсета. Но изнуряющая слабость и боль заставили пересмотреть этот замысел и на эту ночь ограничиться одним Вестминстером. Дай-то бог, чтобы там удалось передохнуть и восстановить силы, хотя бы на время.
Въехал Генрих между королевским дворцом и Вестминстерским аббатством, а чтобы спешиться, направил коня в тесный круг всадников. Бекингем, чуя, что король близок к обмороку, спрыгнул с седла и специально встал так, чтобы Генрих на него оперся. Одновременно он как мог пытался прикрыть его от посторонних глаз. Генрих, подавшись вперед, с грехом пополам слез и какое-то время стоял, держась рукавицами за луку седла, пока ноги наконец более-менее не утвердились под весом собственного тела. Королевские герольды протрубили через двор протяжные медные ноты, хотя во все стороны уже и без того спешили люди, криками оглашая весть о прибытии короля.
Генрих встал прямо, чувствуя, что сил достаточно. Вытянув руку, он на секунду оперся о плечо Бекингема.
– Благодарю тебя, Хамфри. Если ты заведешь меня внутрь, я велю принести мне мою Печать.
Грудь Бекингема надулась так, что заскрипели ремни доспехов. Охваченный порывом, он преклонил колено. Граф Перси в эту секунду спешивался, кинув поводья одному из своих взятых в дорогу людей. Под колючим ветром и под скрип своих старых суставов он тоже грузно опустился на одно колено, запахивая вокруг плеч меха. То же самое постепенно проделали все нобили и рыцари; стоять над всеми остался один Генрих. С глубоким резким вдохом он поглядел поверх голов на величественные двери Вестминстерского дворца. Сколько же времени прошло.
– Поднимитесь, милорды. Довольно стоять на холоде и в темноте. Веди меня туда, Бекингем. Пусть увидят: король пришел.
Герцог Бекингем поднялся и с напыщенной гордостью двинулся вперед. Остальные тронулись за Генрихом, как войско за полководцем, преисполненные решимости и готовые на все.
Все-таки хорошо – очень хорошо, – что на нем при проходе по длинному центральному коридору дворца были доспехи. Безусловно, их вес вытягивал немало сил, но зато они придавали солидность и объем, давая Генриху вид того, кем он хотел казаться. Во дворце его встречали заплаканные на радостях слуги, которые сейчас шагали впереди, ведя Генриха со свитой в королевские покои, где сейчас размещался протектор. Во всяком случае, Йорк не был сейчас в отъезде где-нибудь на севере – что, если честно, могло бы частично облегчить поставленные задачи. Если на то пошло, Печать – не более чем две серебряные половинки в мешочках, что хранятся в двух ларцах. Но без них не может быть заверен ни один королевский указ или принят новый закон. Печать – просто символ, но тот, у кого она хранится, уже в силу этого приобретает определенную власть над страной.
При отсутствии ветра было немного теплей, хотя Вестминстерский дворец и в погожие-то дни был местом сырым и холодным. После езды Генрих все еще обильно потел. Сейчас он – великолепно мрачный, с непокрытой головой – шел, позвякивая шпорами, длинной анфиладой, ведущей в его комнаты с видом на реку. По дороге он напряженно подыскивал верные, желательно угрюмые и грозные, слова, которые надо будет сказать нынешнему «защитнику и радетелю» его королевства. К этому времени Генрих уже знал, что Ричард Плантагенет королевство не погубил, не пустил по ветру и не разорил войной. Со слов лордов получалось, что Йорк, пока государь грезил и дремал в Виндзоре, не допустил ни голодных бунтов, ни восстаний, да и вообще никаких напастей. Сложно объяснить, почему эти новости
После подъема по длинной лестнице Генрих был вынужден остановиться и отдышаться в ожидании, пока уймется дрожь в мышцах. Отчасти для того, чтобы скрыть свою нужду в отдыхе, он стал раздавать приказания. Бекингему он указал держать наготове гонцов, чтобы вмиг доставили в Тауэр приказ об освобождении Сомерсета, как только Печать снова окажется в руках у государя. По строю был прогнан многократно повторенный возбужденными голосами приказ вызвать из комнат хранителей Печати. Срочно.
Во рту у Генриха пересохло. Он поднес руку к горлу и кашлянул. Ему тут же без слов протянул фляжку стоящий за его спиной Дерри Брюер. Король, тоже молча, взял ее и при первом же глотке шумно поперхнулся, густо, до слез покраснев: там оказался виски.
– Это лучше, чем вода, государь, – тонко и знающе усмехнулся Дерри. – Сил сразу прибавится.
Король негодующе полыхнул глазами, но сменил гнев на милость и, прежде чем вернуть фляжку, сделал еще один крупный глоток: напиток в самом деле действовал и уже растекался по жилам благостным теплом. Не зря кое-где его называют «живой водой».
Еще один длинный лестничный пролет вывел Генриха на этаж, где располагались его собственные покои. Он шел, набирая ход, а слуги впереди торопливо открывали створки дверей. Вот здесь был суд над бедным Саффолком, Уильямом де Ла Полем – его тогда приговорили к изгнанию, а затем, сразу после отплытия из Англии, настигли и убили на море. Эти события Генрих теперь воспринимал как сквозь дымку, словно бы они происходили с кем-то совсем другим, посторонним, уже тогда шедшим ко дну забытья. Проходя по анфиладе, Генрих сознавал, что ум его чист; что душа словно вырвалась из тесного плена, а те призрачные путы порваны в клочья. Мысль о, не дай бог, повторном забытье остужала сознание зыбким змеистым холодком, словно у моряка, выброшенного из пучины на спасительную сушу, который оглядывается и вдруг видит, что ступни ему все еще лижут барашки темных волн.
– Боже, укрепи, – вполголоса пробормотал Генрих, входя в комнату и ухватывая глазами двоих, готовно встающих в приветствии.
Ричард Йоркский слегка раздался, отяжелел с той поры, как они последний раз виделись. Уже совсем не тот гибкий молодой человек, каким был когда-то. Но ухожен, чисто выбрит, и силой веет от его широких плеч и мускулистых ног. Ричард, граф Солсбери, значительно старше Йорка, но по-прежнему жилист (сразу видно человека с Приграничья), а на щеках здоровый румянец. При виде графа Перси Солсбери заметно помрачнел, но в следующую секунду оба они вместе с Йорком опустились на одно колено и склонили головы.
– Ваше величество, несказанно рад вновь вас видеть в добром здравии, – елейно-почтительным тоном произнес Йорк, когда король жестом велел им встать. – Я молился за вас вплоть до этого дня и нынче же прикажу звонить здравицы во всех церквах на вверенных мне землях.
Король полоснул по нему взглядом, между тем понимая, что отчасти гневается именно за то, что, заняв место временщика, Йорк проявил себя на нем весьма достойно. В сущности, изыскивать какую-то вину в лорде-протекторе и его канцлере было не к месту, но тут Генриху вспомнился Сомерсет, томящийся сейчас по приказу Йорка в ожидании суда и неминуемой казни. Это подействовало укрепляюще. Вообще злобность была Генриху не свойственна, но в эту минуту он упивался высотой своего положения.
– Ричард, герцог Йоркский, – чугунным медленным голосом выговорил он. – Я повелел, чтобы в эту комнату была сейчас же доставлена королевская Печать. Ее ты передашь в мои руки. Сразу после этого я отрешаю тебя от должности Защитника и Радетеля королевства. Твой канцлер граф Солсбери тоже отстраняется. Моим повелением те, кого ты взял в заточение, будут освобождены. А их место займут те, кого ты выпустил на волю!
От этих слов короля Йорк побледнел, как под ударом хлыста.
– Ваше королевское величество. Я действовал сугубо в интересах страны, пока вы… – он замешкался, подбирая слова, которые б не резали слух, – пока вы были нездоровы. Моя верность, моя преданность короне непогрешимы.