Тролли в городе
Шрифт:
Татьяна пришла перед обедом. Я ждал ее на том месте, где мы с ней расстались вчера. Собственно, я только этим и занимался, едва лишь проснулся: уселся на лавочку и начал ждать.
– Я отпросилась с работы, – сообщила она. – Сказала, что должна проведать пожилую родственницу в больнице. Отнеслись с сочувствием.
Я глухо хмыкнул.
– Когда вас выписывают?
Я накорябал: «Завтра».
– Давайте сбежим сегодня, – предложила она. – Что у вас там – перелом челюсти? Мне Стас все рассказал. Ну, сходите завтра
Я не знал, как объяснить ей, что вся моя одежда попала в заложники и что без справки о выписке злой цербер ни за что не выдаст мне брюки, ботинки и пиджак.
Но она обо всем догадалась без моих объяснений.
– Пойдемте ко мне, – предложила она. – Я ведь живу неподалеку, если вы еще помните. Разумеется, насколько что-то может считаться «неподалеку», когда речь идет о Васильевском. В общем-то, моя планета – в соседней галактике. Мы долетим туда за пару световых лет, если пойдем пешком. Вы меня понимаете?
Я молча кивнул.
Она обошла меня кругом, как будто я был статуей, и снова остановилась перед моим фасадом.
– Почему вы кивнули? – вопросила она.
Я приподнял брови.
– Вы кивнули потому, что поняли текст моего выступления, или потому, что согласны на мой план?
Я показал два пальца.
Она взяла мою руку и потрясла сперва один палец, потом другой, как будто пробовала, нельзя ли их оторвать.
Потом сказала:
– Второе. Вы со мной согласны!
Я опять кивнул.
– В таком случае, не будем медлить!
Она схватила мою ладонь.
– Стас показал мне вчера выход.
Я покачал головой.
– Ах да, – она прикусила губу. – Конечно. Там же будка и в ней охранник. Он поймет, что мы совершаем побег в казенном халате и казенных тапочках. Но ничего, я знаю нелегальный выход. Я одна о нем знаю.
И мы двинулись через весь садик, окружающий больницу, к какой-то лазейке, которую вчера разведала Татьяна.
Город за пределами больницы выглядел празднично и умиротворенно. Мы шли неторопливо. Я шаркал тапочками, и мне казалось, будто мы шагаем не по Большому проспекту Васильевского, а по длиннющему коридору коммуналки и я – какой-нибудь прадедушка, щеголяющий в полосатой пижаме и пахнущий камфарным маслом.
Посреди проспекта, и без того негромкого, попадались островки полной тишины. Так, в центре бульвара, тянущегося по разделительной полосе, была выгорожена детская площадка. Крошечная, как атолл в океане, и столь же пестрая и оживленная. За заборчиком возились дети под надзором нескольких женщин. На детях были курточки.
Татьяна остановилась и выпустила мою руку. На ее лице отразился ужас.
– Вы это видите? – воскликнула она.
Я сделал вопросительное лицо, но она и без моего вопрошания сразу же объяснила:
– У детей непоправимо осенний вид! Кругом как будто лето, но вон у того ребенка совершенно осеннее лицо… Вы видите
Я хотел сказать ей, чтобы она не боялась, что впереди еще почти целый август, а осень до поры заперта внутри оградки детского садика и ни за что не вырвется наружу, покуда не отцветет цикорий…
Но Татьяна сама произнесла все эти слова, потому что теперь, когда я не имел возможности говорить, она легко читала мои мысли.
– Нет! – под конец произнесла она решительно и отвернулась от детской площадки. – Нет, еще не осень, нет! Вы правы! И я докажу, я всем докажу, что лето не закончено!
С этими словами она сбросила туфли и встала передо мной, лихо, как пират, расставив босые ноги.
– Ну, как?
Я написал обломком кирпича на асфальте: «Восхити».
Она взяла меня под руку и пошла со мной рядом дальше босая. Туфли остались лежать на асфальте рядом с кривыми буквами «восхити». Пятки Татьяны легко шуршали по асфальту, мои тапочки старчески шаркали.
Это и был наш вызов надвигающейся осени, наша отчаянная попытка поделиться силами с пыльным, дряхлеющим летом.
Когда меня наконец избавили от повязок и я перестал напоминать Мумию из фильма «Мумия-2», выяснились две вещи.
Во-первых, родимое пятно в форме поцелуя пропало с моей щеки. Крестная фея во время нашего последнего свидания забрала его назад, поскольку мне оно, очевидно, больше не потребуется.
А во-вторых, я начал шепелявить, как моя мать когда-то.
Я вышел из больницы, где меня избавили от «ошейника», и сразу же увидел Татьяну. Она ждала меня возле двери, поскольку не желала заходить внутрь. Она ходила взад-вперед и размахивала бутылкой минеральной воды, из которой то и дело потягивала. Заметив меня, она вскинулась и замерла.
– Фафьяна, – были мои первые слова после того, как я вылупился из повязок, – я ваш люблю уфашно.
– Представляете, – отозвалась она, хватая меня под руку и прижимаясь ко мне боком, – вчера я возвращалась к тому детскому садику, чтобы забрать все-таки мои туфли. И что же? Их не оказалось на месте! Кто-то успел их утащить. Ну не безобразие ли?
– Бешобрашие! – согласился я.
И мы отправились домой.
Серебряные башмачки
А. Л. – Золушке, Джульетте
Петр Иванович Лавочкин обладал стопроцентно русским именем и совершенно нерусской наружностью: он был грязновато-смуглым, с жесткими черными волосами и длинными мускулистыми руками. Короткие кривоватые ноги довершали облик.
Кроме того, в его выговоре слышался странный, режущий слух акцент. Последняя особенность Петра Ивановича была обусловлена как физическим дефектом (неправильный прикус), так и упрямством, которое при других обстоятельствах было бы названо «консерватизмом».