Трон и любовь
Шрифт:
— Это — ваша жена, государь? — спросила Анна Монс. — Право, она очень мила…
Петр засопел: у-у, тетеха! Анна много слыхала о грубости, ревности и невыдержанности московских женщин, видывала и «бои» стрельчих, но никогда не могла представить себе, чтобы молодая царица так забылась. На миг ею овладела неприязнь к этой хорошенькой «кукле», как она мысленно назвала Евдокию, но, понимая всю важность мгновения, девушка сумела совладать с собою.
— Очень, очень мила, государь…
— Да, да, — ответил Петр, — вы не сердитесь на нее, фрейлейн Анхен: она у меня живет по-московскому.
И
Петр стал отдавать распоряжения: приготовить для женщин колымагу, а для него и для его невеликой свиты оседлать коней.
— Я, государь, — услышал он нежный голос Анны, — если позволите, отправлюсь с вами в монастырь…
— Со мной? Вы?! — изумленно воскликнул Петр.
Еще несколько минут тому назад Монс даже и не думала о поездке вместе с царем и его семейством, но грубая выходка молодой царицы задела ее самолюбие. Ей захотелось хоть как-то отомстить другой женщине за надменность и тупость, хоть уколоть ее, а там — будь что будет. Притом тут действовало и другое соображение. Как там пастор говорил? «Приковать Петра цепью любви»? У Елены не вышло, а вдруг у нее, Анны, получится?
Ей это неожиданно взбрело в голову, сейчас, ночью, в душной царевой горенке, взбрело, да и засело намертво. Вот возьмет Анна да и станет Юдифью для этого московского Олоферна! Не дура же она, не урод, да и царь Петр очень ей нравится. Носится шалый мальчишка — глаза испуганные, бедненький!..
Анна улыбнулась ему, и Петр с благодарностью улыбнулся ей в ответ.
— А что? — стиснул он ее плечи, заглянул в глаза. — Поехали!
Оглянулся на Лефорта. «Так, правильно!» — кивал тот.
— Спешите же, государь! — заторопил Петра Лефорт. — Вам еще нужно взглянуть на ваших друзей стрельцов, мне же позвольте откланяться… Что бы там ни говорили, а наши потешные, если только дойдет до драки, сумеют постоять за себя.
— Стрельцы?.. — Петр, уже не слушая его, прошел в соседний покой. Там томились двое стрельцов, перепуганные одной только мыслью о цареубийстве, на которое подстрекали их, — Михаил Феоктистов и Дмитрий Мельков.
Увидав царя, пали на колена и нестройно заголосили:
— Здрав будь, государь царь великий, Петр Алексеевич!
— С чем вы? Какое у вас до меня дело? — грозно сверкнул на них своими черными очами царь.
— Прости, государь милостивый, — опять заговорили стрельцы, — неповинны мы в том… Все проклятый Федька Шакловитый да сучий сын Шошин… Они — тому делу главные затейники: указ царевны Софьи Алексеевны показывали, говорили, что всех Нарышкиных извести надобно, потому что от них всякая зарубежная нечисть на Руси заводится… Мы же твое царское величество упредить прибежали и просим за то твоего великого жалованья: помилуй нас.
Стрельцы замолотили лбами об пол.
— Ну, там я посмотрю, чем вас пожаловать, — уже почти ласково произнес Петр, — столбами ли с перекладиной или чем другим. Вставай! Еду я на великое богомолье к Троице-Сергию и вас
— Милостивец ты наш, — вскочили на ноги стрельцы, — солнышко наше красное! Грудью своею постоим за тебя, а врагу не выдадим! Царь наш пресветлый!
Их восторг был искренен, Петр видел это, и надежда опять посетила его душу.
«Не все еще потеряно, — подумал он. — Ну, Софьюшка, сестрица милая, видится, что потягаемся еще мы с тобой!»
Уже совсем бодро, высоко подняв голову, пошел он из покоя, сопровождаемый стрельцами, лица которых сияли радостью.
Лефорта уже не было, возвращения царя ожидала одна только Анна.
— Фрейлейн, — церемонно кланяясь ей, сказал Петр, — прошу вас занять место в колымаге вместе с моей матушкой и супругой.
— Ну уж нет, государь! — тряхнув головой, весело ответила Анна Монс. — На коне я сюда примчалась, на коне и далее последую. Что мне собою ваших дам в колымаге стеснять.
— Но разве вы не устали? Ведь всю ночь напролет!
— Не бойтесь, я вынослива!
— Пусть будет, как вы того желаете, — согласился с улыбкой Петр.
Они вышли. Царицы были уже усажены в колымагу, остальным были подведены оседланные кони.
Прошло немного времени, и весь поезд почти бесшумно скрылся в предрассветном мраке.
XXII
Потухший пожар
Пыль, стук тележных колес, крики возниц по Москве. Все словно от Мамая бегут — старые и малые, богатые и не очень. Торопятся: не дай Бог опоздать — царь в измене обвинит. Хоть и молод Петр Алексеевич, а крутоват, полетят с плеч головы. Едут бояре именитые, едут которые попроще, переговариваются: как он там, что слышно?
А слышно вот что…
Петр и его семейство благополучно добрались до Троице-Сергиевской лавры и с великим почетом были приняты архимандритом Викентием и иноками святой обители.
А в Преображенское с Шакловитым во главе той ночью ворвалась буйная ватага стрельцов, из которых многие уже оказались пьяными. Шакловитый смело и дерзко постучал в ворота дворца: он по приказанию правительницы явился, пропустить! Пропустили, и он сейчас же убедился, что тех, кого он искал, уже нет во дворце. Ехидно улыбались холопы, пальцем тыкали, а у Федьки холодный пот проступил при одной мысли, что Петр и Нарышкины успели уйти. Был расчет разом, вдруг кончить кровавое дело, и тогда московский народец примирился бы с этим, и ходи, Федя, в героях. А крикунов мигом уняли бы. Теперь все изменилось. Если царь ушел из Преображенского, значит, узнал, что готовилось для него, значит, заговор открыт и Петру известно все, что было на Лыковом дворе.
Петр обратится к народу, и народ пойдет к нему, а уж если народ сдвинется — никакая сила не справится с ним…
Бросил Шакловитый в сердцах шапку под ноги и вскочил на коня.
А наутро, после тревожной ночи, загремели по всем московским дорогам телеги да кареты, торопясь в лавру к царю. Одним из первых явился стрелецкий полковник Циклер, с ним — стрелецкие головы, рядовые стрельцы, всего более 50 человек. Явились они не с повинной, а затем, чтобы защищать царя от «злых ворогов».