Трон и плаха леди Джейн
Шрифт:
— Сейчас же снимай королевское платье!
— Я сниму его с гораздо большей охотой, чем я его надевала.
И тут опасность моего положения начинает до меня доходить. Я гляжу на этого человека, моего некогда всемогущего отца, который так много сделал, чтобы посадить меня на трон. Именно его амбиции довели меня до этого.
— Из послушания вам и матушке я совершила тяжкий грех, — с горечью говорю я. Он глядит на меня в изумлении, ибо мой голос выдает всю глубину моей обиды. — Я с готовностью слагаю с себя корону. Я никогда не желала ее.
Он кивает.
— Можно мне поехать домой? — спрашиваю я.
Вопрос звучит по-детски, и так оно, наверное, и есть, но именно этого мне страстно хочется. У батюшки такой вид, будто он сейчас заплачет. Я потрясена до глубины души. Я никогда в жизни не видела его в таком состоянии.
— Нет, Джейн, ты должна оставаться здесь, — отвечает он, задыхаясь. — А я пойду на Тауэр-хилл и провозглашу леди Марию королевой Англии. Я надеюсь, ты понимаешь, зачем я это делаю. Я пытаюсь спасти нас всех.
И он торопливо выходит из комнаты. Я знаю наверняка, что он собирается бежать, спасая свою жизнь, залечь на дно и ждать, что будет делать новая королева. А меня он бросит на произвол судьбы. Должно быть, он полагает, что Мария пощадит меня по причине моей юности и неопытности — иначе он, конечно, не оставил бы меня здесь. Ну да, размышляю я, он, будучи взрослым зрелым мужчиной, не может рассчитывать на ее милость. Он ведь совершил государственную измену.
Матушка даже не приходит попрощаться. Позже я узнаю, что они уехали в Шин.
Оставшись одна в тронном зале, я сижу не двигаясь. Что теперь со мною будет? Мне не верится, что Мария отрубит мне голову за то, что я сделала. Она учтет, что меня принудили к этому, что все это творилось против моей воли. Я каким-то образом должна ее убедить, что не представляю для нее опасности и не желаю ей ничего помимо добра, хотя она и католичка. Но как мне это сделать? Попросить ли у нее аудиенции? Согласится ли она видеть меня?
Дверь открывается, и у меня перехватывает дух, но это всего лишь Гилфорд. Сразу видно, что он плакал. У него красные глаза.
— Значит, ты уже знаешь.
Повисает неловкая пауза. Даже в наши лучшие времена мы мало что могли сказать друг другу.
— А что, если ты беременна? — отваживается он спросить.
— Будем молиться, чтобы это было не так. В мире и без того слишком много Дадли.
Его глаза снова наполняются слезами.
— Отец, — шепчет он. — Что они сделают с моим отцом?
Если бы не мое оцепенение и не его былая жестокость ко мне, я бы попыталась его утешить. Я понимаю — он глубоко страдает. Но у меня нет для него слов.
Шмыгнув носом, он говорит:
— Теперь я тебя оставлю. Я должен быть подле моей матушки.
И он выходит, с тяжело вздымающимися плечами.
Еле передвигая ноги, я добираюсь до своей комнаты, пытаясь при этом сделать жизнерадостное лицо ради миссис Эллен и миссис Тилни. Но когда я рассказываю им, что случилось, миссис Тилни начинает жалобно плакать. У миссис Эллен сухие глаза — горе ее так велико, что у нее даже нет
— Уже почти шесть, сударыня, — напоминает она мне.
А я и забыла. Я обещала быть на крестинах у Андерхиллов.
— Нужно торопиться, — говорю я, беря свой молитвенник. Однако, открыв дверь спальни, обнаруживаю, что путь мне преграждают стражи.
Я в заключении.
Леди Джейн Дадли
Передо мной стоит маркиз Винчестер.
— Сударыня, по требованию королевы Марии вы должны передать мне корону Англии, а также драгоценности из королевской казны и другие регалии, как и другое имущество Тауэра, по праву принадлежащее нашей законной государыне, такие, как меха, часы и портреты.
— Сир, они в вашем распоряжении, — говорю я ему. — Они мне никогда не были нужны.
Он не обращает внимания на мои слова.
— Комендант Тауэра, сэр Джон Бриджис, ознакомит вас с условиями вашего заключения, — заканчивает он, затем коротко кланяется и выходит из комнаты, с поспешностью, граничащей с неприличием.
Вскоре является и сам комендант — вежливый и добродушный человек лет пятидесяти с лишним. Ему явно не по душе исполнять обязанности тюремщика пятнадцатилетней девочки, и он лично мне сочувствует. Но, как ранее объяснил Винчестер, меня держат взаперти не столько за то, что я совершила — поскольку королева, в милости своей, понимает, что меня использовали дурные люди, — сколько за то, что я есть я.
— Ее величество опасается, — говорил он, — что вы можете стать символом протестантских мятежей, когда радость по поводу ее восхождения на престол утихнет. И посему вы пока останетесь в Тауэре.
Миссис Эллен
Комендант снова пришел повидать Джейн. Она кажется такой маленькой и хрупкой, стоя у своего стола в простом черном платье и капоре, сжав крохотные детские ручки. Не в первый раз я удивляюсь, как это дитя можно считать преступницей.
— Добрый день, сударыня, — говорит сэр Джон.
Это большой, грузный мужчина, но с виду довольно мирный. Возможно, работа у него не из приятных, но лицо доброе.
— Добрый день, сэр Джон, — отвечает Джейн робким голоском. — Мне идти в тюрьму?
Кто-то и где-то уже произносил эти слова. Мне ни в жизнь не вспомнить, кто и когда их произнес, но мне они не нравятся. Сейчас это не важно. Это подождет. Прошу тебя, Боже, пусть комендант скажет, что о тюрьме речь не идет.
— Вовсе нет, сударыня, — говорит он. — Вы будете располагаться у мастера Партриджа, тюремщика Тауэра, и миссис Партридж. У них удобный дом по соседству с моей квартирой, видом на Тауэр-грин и церковь Святого Петра-в-оковах. И вы сможете взять туда фрейлин, что прислуживают вам.