Трон и плаха леди Джейн
Шрифт:
— Прошу вас, выслушайте меня, — говорит он.
Я сажусь.
— Из вежливости я вас выслушаю, сир, но помните, пожалуйста, что завтра я умру. У меня мало времени, а надо еще многое успеть сделать.
— У вас могла бы быть вся жизнь впереди, — говорит он.
— О чем это вы? — настораживаюсь я.
— Я хочу сказать, что в вашей власти спасти себя от казни. Вот зачем я и пришел.
— Спасти себя? — изумленным шепотом переспрашиваю я. — Что я должна для этого сделать?
— Вы должны перейти в католическую веру, — говорит мне доктор Фекенэм. — Королева предлагает вам помилование, если вы примете
Я на мгновение лишаюсь речи. Я веду отчаянную борьбу с моей совестью. Мне так хочется жить!
— Это самый изощренный способ пытки, — замечаю я не без суровости после краткого молчания, — предлагать мне земную жизнь в обмен на обретение жизни вечной. Этого я принять не могу.
— Не торопитесь отказываться, — советует священник. — Только задумайтесь — более пятнадцати сотен лет бесчисленные мужи и жены разумом и пониманием поболее вашего следовали тропой истинной веры. Могли ли они заблуждаться? Могут ли они быть навеки прокляты лишь потому, что вдруг появляется какой-то человек по имени Мартин Лютер и отрицает некоторые догматы этой веры? Я уверен, вы хорошо знаете Библию, и вам должно быть известно, что Господь назначил святого Петра быть Своим наместником на земле. Неужели вы, не более чем дитя, отрицаете старшинство Папы Римского, преемника святого Петра, обладающего абсолютным и истинным знанием, высшего авторитета в вопросах религии?
— Да, отрицаю, — подтверждаю я. — А как вы можете принимать, что кусок хлеба и чашка вина становятся подлинным телом и кровью Христовыми? Это же противоречит здравому смыслу.
— Но вы же принимаете, миледи, что Господь воскрес из мертвых, а это тоже противоречит здравому смыслу. Иисус не просил нас находить рациональные объяснения — Он повелел нам иметь веру. А это две разные вещи. — Он вздыхает. — Вижу, что мы с вами кружим на одном месте, понапрасну расходуя ваше драгоценное время. Потратьте его с пользой, прошу вас. Я понимаю, что у вас есть собственные убеждения, хотя знаю, что вы, к сожалению, заблуждаетесь. Обещайте подумать над тем, что я вам сказал. Умереть в вашем возрасте ужасно, а вам есть для чего жить. Поверьте, Господь пока не нуждается в вашей душе. Вы юны, а юности свойственна категоричность. Старики, подобные мне, научаются подвергать сомнению свои убеждения. Теперь я вас оставлю, но обещайте, что вы все обдумаете.
— Хорошо, доктор Фекенэм, — обещаю я, — но только потому, что вы, как бы ни были глубоки ваши заблуждения, желаете мне добра. Однако я уверена, что не изменю своего решения.
— Тогда я стану молить Господа, чтобы Он изменил его за вас.
И с этими словами аббат поднимается и уходит.
Королева Мария
Доктор Фекенэм приходит ко мне прямо из Тауэра.
— Что же сказала леди Джейн? — спрашиваю я со страхом.
— Она упрямая девочка, сударыня, и очень мужественная. Она произвела на меня глубокое впечатление. Ни разу не поколебалась, не потеряла самообладания в течение нашего разговора, хотя я видел, что ей очень хочется жить.
— И все же она не отреклась от своей ереси?
— Пока нет, сударыня. Мне требуется больше времени, равно как и ей. Если бы вы великодушно даровали ей трехдневную отсрочку, думаю, я мог
— Дай-то бог, — с чувством отвечает королева. — Я не хочу посылать на эшафот невинное дитя.
Леди Джейн Дадли
Я снова за молитвой.
— Избави меня от искушения! — прошу я. — Я так хочу жить, и плоть моя страшится топора, и все же я знаю, что никогда не смогу принять римскую религию. Не дай мне отвернуться от тебя, о Боже. Будь твердыней моей. Не дай мне искушения свыше сил моих. Я молю, позволь мне выстоять!
Занятие мое прерывают стук и крики, доносящиеся снаружи. Я поднимаюсь с колен, чувствуя небольшое головокружение, ибо сегодня утром не в силах была проглотить завтрак. Поглядев в окно, я вижу, как одни рабочие разгружают телегу с бревнами, пока другие заколачивают гвозди в настил на Тауэр-грин.
Я догадываюсь, что они строят для меня эшафот. Это очередное напоминание о действительности. Я вся дрожу, пытаясь подавить нарастающую панику. Я должна, должна держать себя в руках.
Весь день продолжается этот стук и грохот. Нельзя ни читать, ни молиться. Я спускаюсь вниз на кухню, что в глубине дома, и сажусь там с миссис Партридж. Если раньше она всегда была рада видеть меня, то сейчас этой доброй женщине явно не по себе в моем обществе, но мне необходимо кое-что у нее выспросить.
— Миссис Партридж, — говорю я, глядя ей прямо в глаза, — вы не знаете, почему королева вдруг отдала приказ о моей казни?
Очевидное смущение миссис Партридж свидетельствует о том, что она знает, и посему я продолжаю:
— Мало того, что приходится умирать, так еще и неизвестно за что. Королева ведь обещала мне помилование. Почему же она передумала?
Миссис Партридж не хочет мне ничего рассказывать, но под конец удается выудить из нее правду.
— Это все ваш батюшка, — говорит она. — Он был одним из вожаков последнего восстания. Он снова хотел сделать вас королевой.
До меня доходит. Теперь понятно, почему королева видит во мне опасность, — во мне, по воле которой и волосок не упал бы с головы ее величества. Во всем виноват мой родной отец, а мне приходится расплачиваться за его глупость и предательство. Это повергает меня в такой ужас, что, несмотря на утешения миссис Партридж, я плачу и никак не могу успокоиться.
Затем, когда рабочие, оставив инструменты, отправляются по домам, я поднимаюсь наверх, не смея выглянуть в окно. Я не желаю видеть возведенный эшафот. Кроме того, мне нужно написать прощальные письма родным и друзьям, а для этого нужно настроиться.
Живи, чтобы умереть, — завещаю я сестре Кэтрин. — Отрекись от мира, отрекись от дьявола, презри плоть. Возрадуйся смерти моей, как и я, ибо я освобождаюсь от скверны мирской и облачаюсь в одежды вечности. Прощай, милая сестрица. Веруй в Господа, который есть твоя единственная опора.
Ближе к вечеру возвращается доктор Фекенэм с вестью о том, что моя казнь отложена до понедельника.
— Ее величество желают отвести вам больше времени на обдумывание вашего вероисповедания. Повторяю: она обещает помиловать вас, если вы согласитесь, — говорит он мне и удивляется, видя мой страх.