Трон и плаха леди Джейн
Шрифт:
Виндзор — это очень старый замок, где слишком много сквозняков, что делает его непригодным для проживания зимой, но в теплые месяцы там хорошо. Королева любит устраивать пикники со своими фрейлинами в Большом парке, где мы сидим на траве под весело трепещущим шелковым навесом и слушаем ее истории о Херне-охотнике, чей призрак, говорят, бродит в здешних лесах. В третий раз за неделю мы выбирается на это место — ее величество хочет застать последние теплые деньки года.
Утром мы часто закрываемся с ней
— Ты удивительно развита для своего возраста, Джейн, — не единожды повторяет она. — Будь уверена, я сделаю все, что в моей власти, чтобы твои таланты принесли плоды. — Я наслаждаюсь столь непривычным для меня признанием.
Леди Мария тоже находится при королеве, в то время как леди Елизавету, поспорившую со своим августейшим отцом, отослали обратно, дабы она раскаялась в своей дерзости. Я знаю, что королева беспокоится о ней, ибо его величество и не думает сменять гнев на милость.
Мне жаль, что я лишена общества леди Елизаветы, потому что леди Мария с ней и рядом не стоит по части веселья. Она ровесница моей матушки и бесконечно рассуждает о Деве Марии, о святых и воле Божьей. Она явно не одобряет религиозных реформ короля, хотя и не осмеливается критиковать их в открытую. Мне кажется, что она живет в прошлом, и мне ее жаль, потому что это тщетно. Каждый знает, что Папа Римский ничем не лучше антихриста, а леди Мария просто глупа, думая иначе. Как говорит моя матушка, нельзя перевести часы назад.
Странно, что леди Мария, во многих отношениях напоминающая монахиню, по вечерам любит петь, играть и танцевать и носит платье из богатых тканей. Ей нравятся яркие цвета и изобилие камней, и мне кажется, она похожа на принцессу. Но однажды вечером я слышу, как какой-то лорд бормочет у меня за спиной: «Она как разряженная набивная кукла». А в присутствии мужчин она всегда держится скованно и часто краснеет. И все же она не делает секрета из своего страстного желания выйти замуж и иметь детей. Она необыкновенно любит детей, и у нее много крестников, включая мою несчастную младшую сестру. Конечно, в двадцать девять лет леди Мария уже старая дева, ей уже поздно замуж. Да и король этого не допустит, я уверена. И хотя ее статус незаконнорожденной понизил ее цену на брачном рынке, матушка говорит, что она не хочет мужа из рода ниже королевского, а таких покупателей нет. Все-таки женщина должна иметь мужа, иначе ее будущее выглядит безрадостно.
Оттого леди Мария расточает любовь и подарки на своих младших родственников и крестников, и на меня в том числе, поскольку теперь я вошла в ее окружение. Она говорит, что я красивый, одаренный, воспитанный ребенок, и гладит меня по щеке. Мне ее жалко, но ее общество тяготит меня, и я чувствую себя скованно. Я не могу проникнуться к ней любовью, хотя всей душой того желаю.
В один из вечеров королева вызывает меня к себе и достает из ящика печатную книгу, в переплете из тончайшей кожи. Надпись на титульном листе гласит: Молитвы и размышления о Священном Писании, представленные милосердной и добродетельной
— Вы это написали, сударыня? — от удивления я говорю шепотом.
— Да, — улыбается она. — А его величество одобрил.
Я гляжу на нее в изумлении. Чтобы женщина написала книгу, да еще такую, которую напечатали для всеобщего чтения, — это невероятно.
— Это чудо, — заявляю я.
— Это плод любви, — говорит она, — и если он принесет хоть малую толику утешения богобоязненным душам, я буду рада.
В комнату входит король, и хотя я привыкла к встречам с ним, его присутствие все-таки заставляет меня конфузиться и трепетать. Когда мы низко опускаемся в реверансах, я замечаю, что сегодня он неважно выглядит; у него серый цвет лица, хотя он кажется веселым.
— Оставь эти церемонии, Кэт. Смотрю, ты показываешь нашей племяннице свою книгу.
— Да, сир.
— И что ты об этом думаешь, Джейн?
— Я думаю, это чудо, ваше величество, что женщина обладает такой грамотностью, чтобы написать книгу.
— О нет, ее величество не пишет книг, — отвечает он, щуря глаз, — она прежде обсуждает со мной главные положения, а потом заимствует мои аргументы! Я осажден со всех сторон! Как же утомительно иметь жену-ученого!
— Это оттого, что я и не помышляю перещеголять вас знаниями, ваше величество, — со смехом возражает королева. — Я просто желаю проверить свои аргументы в беседе с далеко превосходящим меня богословом.
— Хм… — фыркает король. — Ты умеешь польстить.
Королева усаживается напротив у камина. Я стою, не зная, уходить мне или оставаться.
— Садись, садись, — говорит его величество, взмахом руки указывая мне на скамеечку.
— Не хотите ли вы, чтобы Джейн вам сыграла, сир? — спрашивает королева. — Она подает большие надежды.
— Ну что ж. Возьми-ка лютню, дитя мое. Что ты будешь играть?
Зная, что мне оказывают большую честь, я медлю:
— Что пожелает ваше величество.
— Играй, что ты знаешь лучше всего.
Я лихорадочно соображаю. Наконец я начинаю наигрывать, а король запевает высоким тенором:
Точно падуб, вечно зелен, не изменит цвета, Так и я своей любимой верным остаюсь. Пусть зимою взвоют ветры, падуб вечно зелен…Когда песня заканчивается, королева хлопает в ладоши:
— Браво, браво вам двоим! Хороши и пение и музыка!
— Нравится тебе эта песня, Джейн? — спрашивает король.
— Очень нравится, сир.
— А тебе известно, кто ее написал?
— Я полагаю, что вы сами, ваше величество.
— Да чтоб тебя! — восклицает он. — Теперь я никогда не узнаю, что ты на самом деле о ней думаешь.
— Ах, но это великолепное сочинение, ваше величество! — восклицаю я.
Он улыбается, весьма довольный моей искренностью. И вдруг его улыбка исчезает, и широкое лицо угрожающе краснеет. Его руки беспорядочно молотят по воздуху, цепляются за горло, он кренится вперед со своего кресла, хрипя, как будто его душат.