Трон любви. Сулейман Великолепный
Шрифт:
Великий визирь Ибрагим-паша действительно был молод (не больше тридцати), хорош собой, но, главное, энергичен, разумен и готов слушать то, что ему говорят, кто бы это ни делал, если только говорят разумные вещи.
Ибрагим-пашу явно любили женщины, значит, и он их тоже, от Луиджи Гритти Франжипани узнал, что паша зять падишаха, что тоже пришлось кстати. Ловкий итальянец подарил визирю кое-что для супруги Ибрагим-паши, а по совету все того же Гритти, и для дамы сердца, памятуя, что об этом следует молчать и «не догадываться».
Но вот о главном почему-то
Получив от француза еще и красивый браслет, явно женский, но это даже лучше, и большой рубин для себя, Ибрагим устроил Франжипани встречу с султаном. Назначена она была прямо в покоях все еще не совсем здорового падишаха, в его рабочем кабинете, месте, где султан читал бумаги и частенько занимался ювелирной работой.
Франжипани пугался и радовался одновременно, успокоил его Луиджи Гритти, который должен переводить. Гритти был назначен драгоманом – переводчиком при Великом визире – не так давно, Сулейману понравился общительный, немного насмешливый, но всегда помнящий о правилах приличия и пределах допустимого итальянец. Жан волновался из-за возможности допустить какую-нибудь оплошность и неловким словом испортить все дело, Гритти обещал переводить осторожно и все исправить, если такая необходимость появится.
Вот это и пугало Франжипани больше всего. Как отдать послание короля при синьоре Гритти?
Но как ни волнуйся, идти к падишаху нужно. Франжипани решил пока о письме молчать, а там как получится.
– Повелитель, вы назначили встречу синьору Жану Франжипани… Он здесь, и синьор Луиджи Гритти тоже.
– Да, я помню.
Луиджи Гритти просил о возможности предстать перед султаном неофициально для своего соплеменника Жана Франжипани, семья которого занималась производством дорогой парфюмерии. Синьор Франжипани намеревался представить образцы их продукции к османскому двору.
Сулеймана совершенно не интересовал ни Франжипани, ни его притирания или духи, но он подумал, что это может быть интересно для гарема. И Хуррем, которая учит итальянский со своей служанкой, тут весьма кстати, пусть послушает, может, что-то поймет и чем-то заинтересуется.
Сам султан читал по-итальянски довольно свободно, даже складывал фразы, но вот на слух речь почти не воспринимал, для того чтобы речь понимать, ее нужно слышать. Но Повелителю и не требовалось понимание, для этого существовали драгоманы – переводчики, подобные синьору Луиджи Гритти, которые свободно владели и турецким, и другими языками.
Что ж, пусть этот Франжипани войдет, переводить будет Гритти, а Хасеки просто послушает.
Султан сделал знак Хуррем:
– Останься.
Та поспешно прикрыла лицо яшмаком, села в сторонке.
Франжипани был велеречив, очень велеречив, переводивший его слова Луиджи Гритти не меньше. Слова то журчали тоненьким ручейком, то лились полноводной рекой – малозначащие, приятные для слуха, усыпляющие…
Хуррем сидела, прикрыв лицо яшмаком и скромно потупив и без того почти невидные глаза, слушала внимательно, стараясь не подавать вида, что понимает итальянца. Сейчас она радовалась, что занятия с Марией не прошли зря, разбираться даже в витиеватой речи синьора Франжипани
Но речь шла о безобидных вещах: о парфюмерии, которой занимается семья Франжипани, о новых снадобьях, о возможности поставки для султанской семьи…
– Вы хотите торговать своими снадобьями на рынке?
Франжипани чуть не замахал на султана руками:
– Что вы, Ваше величество! Наши снадобья слишком дороги для этого, ими пользуются королевские дворы Европы. Я хотел бы поставлять их только для вашего двора.
Он преподнес красивые флаконы и коробочки, попутно объяснив, в каком из них что.
Султан показал на Хуррем:
– Пусть Хасеки Султан посмотрит, она лучше поймет, что для гарема будет интересно, а что нет.
Теперь Франжипани показывал уже Хуррем, Луиджи Гритти старательно переводил, стоя рядом. Хуррем старалась не слушать Гритти, но запоминать слова Франжипани.
Сулейман обратил внимание на то, как Гритти осторожно приглядывался к Хуррем, видно было немногое – всего лишь глаза в прорези яшмака, но голос султанши, задававшей вопросы по-турецки, драгоману явно нравился. Беседа была недолгой, но Хасеки Султан явно не смущало то, что она проходила между ней и мужчинами. Это тоже забавляло султана.
Хасеки не дичилась, не пыталась околдовать мужчин, она разговаривала с ними деловым тоном, просто выясняя те или иные особенности представленных средств. И это было особенно поразительным, если вспомнить, что лицо женщины закрыто, а она сама давно живет взаперти, не имея права покинуть гарем без разрешения Повелителя, а уж вести беседы с мужчинами…
При мысли об этом Сулейману стало смешно, он представил, как переполошился бы гарем, узнай там об этой встрече. У султана было хорошее настроение и желание шалить, как подростку.
Прощаясь, Жан Франжипани еще что-то говорил, Луиджи Гритти переводил как-то напряженно, явно подбирая слова. Сулейман решил, что это из-за непонимания итальянцем правил османского двора.
Стоило им выйти в сопровождении Ибрагим-паши за дверь, как Хуррем тихонько позвала:
– Повелитель…
– Что-то не так?
Глаза в прорези яшмака сверкнули:
– Он не все перевел.
– Что не все? – Сулейман подозрительно прищурился.
– Итальянец сказал, что просил бы позволить ему встретиться с вами наедине, потому что имеет тайное послание…
– Ты уверена?
Хуррем пожала плечами и повторила фразу по-итальянски.
– В чем же тут сомневаться?
– Ибрагим! – позвал султан визиря. Тот возник на пороге немедленно. – Верни-ка этого парфюмера. Хуррем хочет расспросить его еще кое о чем.
– И синьора Луиджи?
Глаза Сулеймана лукаво сверкнули:
– Нет, Гритти не нужно, Хасеки сама справится.
Ибрагим с изумлением покосился на Хуррем, но промолчал.
Жана Франжипани вернули скоро, увидев, что его догоняют, бедолага испытал не слишком приятные ощущения, мало ли что… А когда его еще и увели без Луиджи Гритти, стало совсем не по себе. Восток есть Восток, а уж о темницах и пытках Жан был наслышан и до поездки в Константинополь (и пусть османы зовут его Стамбулом).