Трон любви. Сулейман Великолепный
Шрифт:
Страшно, казалось, этого никогда не будет, а если и будет, то когда-то очень-очень не скоро, но теперь валиде вдруг поняла, что скорей, чем она надеялась. И дело не только в Мустафе или Сулеймане, дело еще и в Махидевран: желая получить власть над гаремом, она может перешагнуть через мешающего Сулеймана. Не потому, что Махидевран злодейка или безумно жаждет власти, не потому, что не любит Сулеймана или обезумела, а потому, что столкнуться им предстоит с Хуррем, с каждым днем набирающей влияние. И схватка эта будет не на жизнь, а на смерть. Ни одна из женщин не виновата в предстоящей
Зачем рожать султану сыновей, кроме одного, старшего, если знать, что их убьют? Но как иметь всего лишь одного, если смерть каждый год собирает свой страшный урожай?
И так плохо, и эдак… Как же не будет болеть сердце у валиде, если это беда ее сына и ее внуков?
Хуррем скучала, она сидела, разглядывая вышивку, и вдруг попросила возившуюся со своими снадобьями Зейнаб:
– Расскажи еще о Нур-Султан?
– О ком, госпожа?
– О Нур-Султан, так ведь звали мачеху валиде?
– Да, госпожа, только к чему это вам?
– Расскажи! – строптиво потребовала Хуррем. Ей хотелось капризничать. Если спросила просто так, то теперь настаивала именно из каприза. Ее мало занимала какая-то там Нур-Султан, хотя уже слышала рассказы об этой замечательной женщине от Зейнаб.
Кажется, на нее хотела бы быть похожей валиде, но уж это Хуррем волновало мало.
– Я мало знала ее саму, к тому же давно это было… Но что знаю – расскажу.
– Только не пересказывай, как она в Москву ездила или хадж совершала, я и без того помню. Просто расскажи, какая она была.
Зейнаб начала говорить о том, чему НурСултан учила Хафсу: заботиться о сыне и надеяться на него, а не на мужа.
– Неправильно, потому что сама Нур-Султан так не делала.
Зейнаб вздохнула:
– Она не была валиде, ее сыновья после смерти их отца не могли ни на что рассчитывать.
– Почему хан Менгли-Гирей принял уже немолодую женщину с детьми и сделал ее своей женой?
– Не просто женой, госпожа, а настоящей советчицей. На ложе хан Менгли брал других красавиц, с которыми Нур-Султан уже не могла сравниться, потому что молодость ее прошла, но советовался всегда с ней. Никакого серьезного дела не начинал, пока с ней не обсудит.
– И военные?
– Военные нет, но переписку и с Московией, и со Стамбулом она вела. Умная женщина дружила с правителями! Здесь такое невозможно…
– Почему?
– Потому, госпожа, что Повелитель советуется только с Ибрагим-пашой, ему хватает.
Хуррем вдруг вскинула голову, задорно посмотрела на старую повитуху:
– А теперь будет со мной!
– Э… госпожа, чтобы с вами советовались, нужно знать столько, сколько знает Ибрагим-паша, а это очень много.
– Я тоже много знаю.
– Он другое знает.
Хуррем вздохнула:
– Я думала об этом, Ибрагим-паша умен, но он тоже знает не все. Думаешь, я зря купила Марию и столько с ней беседую? Повелителя интересует Европа, а Мария много знает, ее семья богата и влиятельна, в доме бывали многие художники, скульпторы, поэты…
– Кто?
– Ну,
– Повелитель интересуется этим?
Хуррем отмахнулась:
– Да, интересуется, но сейчас я хочу понять, почему правители переписывались с Нур-Султан. Что в ней было такое, из-за чего хан Менгли-Гирей не обращал внимания на ее возраст и внешность?
И снова Зейнаб повторяла все, что только знала и смогла вспомнить о Нур-Султан.
– Она писала письма сама?
– Не знаю, наверное, нет.
– Нужно самой! Я читаю хорошо, а вот пишу плохо. Найди мне переписчицу, умеющую красиво писать по-турецки и по-арабски.
– Можно у хезнедар-уста спросить или у кизляр-аги, в гареме есть переписчицы.
– Нет, у них я ничего спрашивать не буду! Найди переписчицу вне гарема.
Переписчица нашлась, она была в возрасте, но одного взгляда на маленькую, живую Пинар было достаточно, чтобы понять, что имя ей дали не зря, «Маленький источник» оказался весьма полноводным. Пинар не просто хорошо писала и ловко переделывала неуклюжие фразы, она еще и думала быстро и толково.
Пинар была бездетной вдовой, но брат, в доме которого женщина жила, вовсе не противился ее приработку написанием любовных посланий под диктовку знатных женщин.
Валиде и кизляр-ага, конечно, заартачились:
– К чему брать чужую, разве в гареме своих переписчиц мало? Вечно эта Хуррем чудит!
Но Хуррем только плечами пожала:
– Я буду платить Пинар из своих денег.
Сулейман удивился:
– Зачем тебе?
– Повелитель, я плохо пишу, приходится диктовать, а письма, написанные чужой рукой, все равно наполовину чужие…
Султан посмеялся:
– Ну, учись…
Она училась, высунув язык от старания, выводила букву за буквой. Но писала вовсе не письма, Хуррем переписывала книги и документы. Какие? А это была ее хитрость. Сулейман разрешил брать для переписки не только стихи, и подкупленный хранитель носил для Хасеки многие документы, о которых она и подозревать раньше не могла.
Хуррем не столько писала, сколько читала. Сначала она читала эти записки и письма, с трудом справляясь с зевотой, но потом стала понимать, о чем идет речь, вникать в суть. Первое время ей даже снились тысячи верблюдов из караванов с продовольствием, тюки с тканями и мешки с пряностями, просыпалась в холодном поту от того, что ничего не понимала в этих подсчетах.
Потом поняла: и не поймет. Ни к чему переписывать или зубрить цены на товары, запоминать, откуда что привозят, пытаться понять, какой товар в Бедестане для кого предпочтительней. Это все же дело Ибрагима, ему, как визирю, пристало заниматься организацией жизни в Стамбуле.
Постепенно Хуррем теряла интерес, по-прежнему училась красиво писать, но переписывала уже просто книги. Конкурировать с Ибрагим-пашой не получалось. Ибрагим прекрасно знал, что на деле привозится и продается, представлял, где находится та или иная провинция, чем славится и что собой представляет. А что она? Как можно изучать мир, не покидая пределов гарема?