Троны Хроноса
Шрифт:
— Они никогда не узнают, как много потеряли, — засмеялась она и отдалась наслаждению любви, которую считала навсегда потерянной.
Монтроз, сидя на стуле, смотрел из окна своей комнаты в Малом Дворце на расположенный террасами сад и размышлял об иронии своего пребывания здесь, в Мандале, в качестве рифтера. Если бы он остался мелким тимбервеллским Дулу, то никогда бы сюда не попал.
Он отогнал эту мысль: уж слишком хорош был этот день и слишком приятна окружающая обстановка.
Закрыв глаза, он сосредоточился на первом глотке кофе. Напиток имел как раз нужную температуру, пропорции порошка и воды — чистой, дистиллированной воды — были точно соблюдены, и вкус долго держался на языке.
Дверь позади открылась, и он узнал тихие шаги Седри.
— Ничто не придает такого вкуса вещам, как внезапный мир, — сказал он.
Ему понравилась собственная мысль, и он посмотрел на Седри, проверяя, что думает о его остроумии она.
Она улыбнулась, но очень бегло, и стала складывать свою одежду.
Монтроз, все еще в благодушном настроении, попивал кофе и смотрел, как руки Седри разглаживают и расправляют каждую вещь точными, аккуратными движениями. Некрасивые, короткопалые руки, которые так грациозно двигались над пультом и так нежно — в любви...
Голову она держала слегка опущенной, и седые волосы, обычно зачесанные назад, а теперь распущенные, скрывали лицо, когда-то казавшееся Монтрозу таким неприглядным. Да он и не сумел бы разгадать его выражения — даже теперь, когда так хорошо узнал ее. Маску ее заставляла носить не дулуская выучка, а собственная натура, зато руки не скрывали эмоций.
Монтроз, по-прежнему нежась, наблюдая, как они работают, — четко, решительно и напряженно.
Что-то неосознанное заставило его выпрямиться. В этом разглаживании и складывании не было удовлетворенности; выступившие сухожилия и побелевшие костяшки свидетельствовали о судорожной попытке человека как-то наладить свой мир...
Потому что человек им недоволен?
— Ты что, укладываешься? — спросил он.
— Да, — сказала она.
Сначала он не поверил. Невозможно, чтобы трагедия настигла его здесь, в уютной комнате дворца, в Мандале.
— Бросаешь меня? — сказал он шутливо, стремясь вызвать у нее улыбку.
И она улыбнулась — но только ртом, не глазами.
— Я вижу, ты не читаешь свою почту. — Седри кивнула на угловой письменный стол с небольшим пультом. В углу экрана мигал зеленый огонек, но Монтроз, не глядя туда, в два шага пересек комнату и взял Седри за плечи.
— Седри, что случилось? Я сделал что-то не то?
Она покачала головой:
— Это приказ Вийи. «Телварна» уходит.
— Как? Почему?
— Я собиралась поговорить с тобой. Попозже, — сказала она ровным голосом, к которому прибегала в
— Да в чем же дело? Может, кто-то что-то сказал или сделал... — Он протянул руку, но она не ответила на его жест.
— Монтроз, этого не смягчишь никакими предисловиями. Я беременна.
Ему в голову приходили самые дикие мысли, но только не эта. Его первой реакцией была неуемная радость, и это так удивило его, что он надолго лишился дара речи.
— Извини, — прошептала она. — Я этого не хотела.
Монтроз, во власти противоречивых эмоций, продолжал таращить на нее глаза — но, увидев ее влажные веки и сжатые губы, заключил ее в объятия.
— Седри, Седри, — шептал он в седые, с чистым запахом волосы. — Не надо горевать. Я удивлен, конечно, — но счастлив. — Он думал, что эта часть его души закрыта навсегда, похоронена вместе с его женой и детьми на Тимбервелле. Сможет ли он снова выдержать эту боль? Он уже позабыл, сколько в ней радости.
Но тут до него дошли последние слова Седри, и он заглянул ей в лицо.
— Не хотела?
— Нет. Я не просила отменить контрацепцию. Должно быть, это сделали на Пожирателе Солнц — добавили что-то в еду или питье. — Голос ее был все так же ровен.
— Должарианцы. — Монтроз выругался. — Но зачем?
— Я думала об этом много ночей, с тех пор как заподозрила неладное. Я сделала тест, — добавила она торопливо, — и все подтвердилось. Контрацепцию отменили без моего ведома и согласия.
— Бессмыслица какая-то. Зачем им была нужна твоя беременность?
— Не моя, — шепнула она.
Он подумал, как сложно было бы добавлять химикаты в пищу одной Седри, и понял очевидное: все рифтеры ели одно и то же, но действовало это только на женщин.
Марим, конечно, уже не спросишь. Была ли она беременна в момент смерти? Если да, то...
Его сердце стукнуло, как молот по наковальне.
— Вийя, — сказал он.
— Нет, — с видимым облегчением заявил сыну Себастьян Омилов. — На приемы я больше не хожу — ни на этот, ни на все прочие.
Фиэрин сжала руку Осри, и он почувствовал благодарность за поддержку.
— Больше всего меня сейчас радует мысль, — продолжал отец, — что после коронации, передав дела Лисантеру — он возглавит вместо меня то, что еще называется проектом «Юпитер», — я смогу отправиться домой.
— На Шарванн? — растерянно спросил Осри. Отец, помрачнев, качнул головой:
— Низины скорее всего разрушены, слуги перебиты. Я вернусь на Чернякова, в дом моей матери. Когда ты увидишь его, то поймешь, что для ушедшего на покой человека лучшего места не найти. — Он улыбнулся им обоим. — Однако у вас время на исходе — ступайте выполнять свои светские обязанности.
Осри протянул отцу руки и удивился, когда тот привлек его к себе и обнял. Потом Себастьян поцеловал в щеку Фиэрин и вышел.