Тропа каравана
Шрифт:
— Она спасла меня.
Караванщик не сразу понял ответ, а когда, наконец, осознал, на его лице отразилось огромное удивление, даже недоверие. Он ожидал услышать все, что угодно, но только не это…
— И все? — великие боги, он просто не мог поверить, что дело лишь в этом, ведь перед ним был Хранитель!
— Для меня этого достаточно.
— Но…
— Торговец, не знаю, что даст тебе это знание, — он, наконец, решился, — поможет или навредит, но ты сам спросил. Она не единственная. Здесь с десяток детишек, похожих на нее…
— Я предполагал, был
— В них есть дар. Пусть он пока еще так слаб, так далек, что мне не удается достучаться до него, разбудить, но он жив.
— Рожденные в пустыне… — это казалось еще невероятнее!
— Рожденные в пути, — вроде бы, он просто повторял слова чужака, однако при этом вкладывал в них совсем другой смысл.
— Воистину, это чудо!…Подожди, но это значит… — в его глазах зажглось… Он вряд ли бы сам смог распознать охватившее его чувство: радость, осознание чего-то великого, предчувствие удачи…
— Я не говорю, что, перестав убивать тех детей, которые приходят в мир в дороге, вы скоро получите своего мага. Возможно, это зависит еще от множества других причин. Однако почему бы вам не попробовать? Если вы боитесь нарушать закон, испросите на это разрешение у богов, загадайте: когда они сохранят вам жизнь, позволят продолжать путь, значит, им вовсе не так противен рожденный в пустыне.
— Но во всех легендах с ними было связано столько бед!
— Что бы ни было вокруг, наделенного даром нужно растить, воспитывать в добре и любви. И он будет отвечать тем же. А ваши предки ненавидели этих детей, презирали… Что еще они могли получить в ответ на подобные чувства?
— Я… Мы подумаем над твоими словами. И если есть надежда, если… Мы испросим разрешения у богов! Спасибо тебе, спасибо за все! А теперь мне пора возвращаться… — повернувшись, он зашагал к своему оленю, торопясь поскорее оказаться в своем караване, обсудить с людьми все услышанное, подарив им нечто большее, чем просто надежду на спасение.
— Подожди, — остановил его Шамаш.
— Да, Хранитель? — караванщик встрепенулся, резко обернулся, поспешил назад.
— Хорошенько запомни все, что произошло за те дни, что караваны шли рядом. И пусть другие помнят.
— Конечно, — он опустил голову. — Разве мы сможем забыть…
— Ты не понял. Помнить не для того, чтобы вечно корить себя за содеянное, сказанное, замысленное, за то, что случилось, и то, что могло произойти, а чтобы быть готовым, ведь, если вы последуете вы моему совету, однажды нечто подобное может случиться и с вами.
— Да, — он кивнул. — Нам придется хранить это в строжайшей тайне. Во всяком случае, до тех пор, пока боги во всеуслышанье не объявят свою волю. Или пока у кого-нибудь из детей пустыни не проявится дар, что тоже будет знаком свыше. А потом, если это случиться… Когда случится… Мы будем помнить! — уверенно повторил караванщик.
— А теперь ступай. Пора отправляться в путь… Не забудь: у тебя три дня и три ночи. Не упусти время.
Когда очертания
Однако он все еще медлил…
Прошло несколько напряженно долгих мгновений, прежде чем послышались тихие шуршащие шаги и из-за повозки вышел Евсей. По его лицу было видно, что мысли, поглотившие его сознание настолько, что почти заслонили реальны мир, разбудили в нем не только вопросы, но и сомнение, возможно, даже несогласие.
Караванщик остановился рядом с возницей и замер, глядя себе под ноги, словно пытаясь найти монетку, проскочившую сквозь дырку в кармане, падая в снег.
— Зачем? — наконец, проговорил он, не решаясь поднять глаза на собеседника. — Нет, я понимаю, почему ты им помог… Несмотря на то, что они сделали… Что бы там ни было, ты не мог просто взять и отказаться от обычаев своего мира, сколь б они ни были чужды нашему краю…
— Память — это все, что у меня осталось. А сердце так не хочет рвать последнюю нить, связывающую ее с минувшем, душа все еще надеется, что ей будет позволено вернуться, хотя разум и понимает, что все надежды напрасны.
— Да, — вздохнув, караванщик кивнул. — Я пережил нечто подобное, когда мы уходили из нашего города… Но что я сравниваю: мне было позволено остаться на той же земле, которую я знал с рождения… Хоть снежная пустыня и оазис и кажутся двумя совершенно разными мирами…
— Я считал себя вправе помочь. Пусть мне не удалось убедить хозяина каравана, но он не запретил мне.
— Конечно, конечно… Я только боюсь, что чужаки вновь попытаются вновь навредить нам. Сейчас, когда караван спит, мы очень уязвимы…
— Этого не будет.
— Почему ты так уверен? Неужели ты думаешь, что они поверят всему, что ты им сказал? Хотя, должен признаться, ты умеешь убеждать, будто слово — твое самое главное оружие.
— Так оно и есть.
— Я не понимаю…
— У меня нет другого оружия. Я никогда в жизни не прибегал к помощи меча или копья.
— Да зачем они тебе?! Ведь у тебя есть дар!
— Я жил в мире, где колдовство было под строжайшем запретом. И магический дар скорее приближал костер, чем спасал от него… Мне приходилось надеяться только на слово… И искренность.
— Но ведь то, что ты им рассказал… — на лице караванщика отразилось сомнение. — Это не может быть правдой… Часть — да, но не все!
— Я не могу лгать.
— Как же тогда…? Ты говорил о детишках… Ведь это значит…
— Пока — ровным счетом ничего. Их дар спит и может так никогда и не проснуться… Не говори об этом никому. Незачем родителям знать и питать надежды, которым, возможно, не будет суждено исполниться. Пусть они относятся к малышам по-прежнему, позволяя расти обычными детьми. Так будет лучше для всех.