Тропа ночи
Шрифт:
Пруденс наморщилась, точно котенок, которого ткнули носом в миску:
– Тогда, получается, ты пришел к компромиссу с Харви.
– В этом и есть вся прелесть моего плана, – пояснил Эмброуз. – Прийти к компромиссу с Харви, посмотреть, как он умирает от ужаса, найти кого-нибудь еще и прийти к компромиссу с ним.
Пруденс расхохоталась. Ее смех был прелестен, как перезвон колоколов над Флоренцией.
Эмброуз рассмеялся вместе с ней:
– Жаль, что Нику так и не выпало случая ввести Сабрину в мир плотских наслаждений.
Эмброуз покосился на Пруденс – как она воспринимает эти скандальные разговоры о любви? Пруденс хмурилась:
– Терпеть не могу обнимашек.
– Неужели? – удивился Эмброуз.
Жаль.
Пруденс подперла голову кулаком и мрачно заявила:
– Однажды Ник Скрэтч попытался обнять меня… Наверное. Это было ужасно.
Эмброуз изогнул бровь в острой, как нож, усмешке:
– Неужели все так плохо?
Пруденс, погрузившись в печальные воспоминания, не улыбнулась в ответ.
– Он и понятия не имел, как это было неприятно. Словно на меня напала неуклюжая вешалка для пальто. Я лежала без движения и думала только о Темном повелителе. А через пять минут пригрозила Нику ножом. Он отскочил. Его пуговица запуталась в моих волосах, и мне пришлось отстричь их, чтобы высвободиться. После этого я подстриглась совсем коротко и выбелила волосы, чтобы прогнать воспоминания.
– Ого! – выдохнул Эмброуз. – Вот уж не ожидал таких ужасов.
Ему вспомнилось собственное детство. По улицам Лондона с грохотом ездили кареты, сквозь туман едва пробивались тусклые фонари. И рядом всегда была тетушка Хильда. Она держала его на руках и нежно ворковала: кто у нас самый сладкий, кто самый красивый малыш на целом свете?
Тогда это был, конечно, Эмброуз. Но дети-сироты в академии не знавали такого счастья.
– А я бы не спешил отказываться от обнимашек, – лукаво улыбнулся Эмброуз. – Лучший способ обрести новый опыт – попробовать с тем, у кого этот опыт уже есть.
Пруденс упрямо покачала головой:
– Мне не нравится.
– Лично я только за, – отметил Эмброуз. – И цепи, и обнимашки. И с девчонками, и с парнями. Мне все нравится. Но знаешь что? Никогда не мог понять, почему люди так привержены моногамии, если в мире существует такое чудесное многообразие.
Он склонил голову и стал наблюдать, какое действие возымели его слова на Пруденс.
– Что такое моногамия? – лениво спросила Пруденс. – Людская игра, если не ошибаюсь? Заполучишь все отели – значит, выиграл?
Эмброуз открыл было рот, чтобы поправить ее, потом вспомнил, как Пруденс однажды осталась в Сабрининой комнате. Он заметил, как она легонько ведет пальцем по тети-Хильдиным книгам и по стопке настольных игр, за которыми он часто коротал вечера с Сабриной.
Пруденс решила пошутить. Эмброуз улыбнулся, в полном восторге от нее, и она ответила короткой озорной улыбкой.
– Лучший способ выиграть – это вообще не начинать эту игру, – сказал он.
– Вряд ли она меня заинтересует, – протянула Пруденс.
Значит, этот вопрос улажен. Фантастика.
– Вот что я подумал… – начал Эмброуз.
Но тут ему на глаза попался тусклый отблеск на боку полуночно-синего шара, медленно опускавшегося с высоты. Пузырь терялся на фоне ночного неба и совсем не походил на белые и красные, зеленые и золотые шарики, недавно сыпавшиеся с неба.
Это и было то самое, чего они ждали. Эмброуз заметил, как по крыше подползают гаргульи.
Нет покоя для нечестивых. Их, нечестивых, ждут только плотские развлечения, причудливая магия, дуэли не на жизнь, а на смерть – лично Эмброуз был от них в полном восторге. Он взял Пруденс за руку – такую же коричневую, как у него, но без колец и с темным лаком на ногтях.
– Как бы ты назвала этот цвет, милая? – лениво спросил он.
– Синенький, – ответила она с внимательным блеском в глазах.
Эмброуз поцеловал ее пальцы.
– А я бы сказал – баклажан. Американцы – ужасный народ и коверкают язык.
– Мы говорим на одном и том же языке. – Пруденс встала. – Попробуй, скажи что-нибудь такое, чего я не пойму.
«Синенький» и «баклажан» были их кодовыми словами.
С яйцевидного купола Дуомо, как коршуны, сорвались гаргульи. Острые когти каменных чудовищ царапали булыжную мостовую. Одна гаргулья посмотрела на Пруденс, и серые губы натянулись, обнажив острые гранитные клыки.
Пруденс мгновенно выхватила два меча. Эмброуз усмехнулся:
– Милая, я от тебя без ума.
Пока они ездили по Италии, Пруденс постоянно носила длинные струящиеся платья. Обычно она, как и остальные Вещие сестры, одевалась в стандартную ведьмовскую униформу: темные цвета, аккуратные кружевные воротнички, короткие юбочки. Эмброузу нравилось думать, что она смотрит на это безумное путешествие точно так же, как он. Как на хорошую возможность побыть теми, кто они есть, когда их не опутывает сложная система взаимоотношений. Эскапизм не считается хорошим тоном. Но кто откажется время от времени куда-нибудь исчезнуть?
Длинные платья Пруденс не скрывали впадинку, в которую любой мужчина охотно нырнул бы с головой навстречу собственной гибели.
Пруденс крутанулась на каблуках, взметнув сияющим вихрем и юбки, и мечи. Эмброуз тоже выхватил меч, приподнял соломенную шляпу, поприветствовав туристов за соседним столиком, потом швырнул шляпу им на стол – она приземлилась точь-в-точь между бокалами с шампанским.
– Вызываю тебя на интеллектуальный поединок, – сказал Эмброуз гаргулье.
Гаргулья заворчала.