Тропинка к Пушкину, или Думы о русском самостоянии
Шрифт:
Палочка застучала победно.
– И все равно он был подлец, – слабо сопротивлялся первый и, что-то припомнив, стал быстро продолжать: – Мне рассказывал старый фотограф – он портреты Романовых делал еще в 1907 году, – как незадолго до смерти Николая Павловича приехал из Германии фотограф, умевший уже тогда делать мгновенную съемку. И вот он поймал момент военного парада на Царицыном лугу, когда все полки взяли «на караул» для встречи императора. Диковинную по тем временам фотографию показали царю, нототувидел только схваченный объективом непорядок: как один солдат поправлял кивер. Аты говоришь: Николай Павлович, Николай Павлович! – И, не дав возразить, снова кинулся в атаку: – Или вот здесь, – протянул руку в сторону Невского проспекта, – он однажды утром прогуливался
Мы от души посмеялись забавным историям, но старичок с палочкой, вытирая платком слезы смеха, все-таки не сдавался:
– Занятно рассказываешь, но и у него было добродушие. Однажды он пожаловался лейб-медику на боли в пояснице – после того, как ночь проспал на матрасе, набитом сырым сеном (он ведь во всем копировал прадеда). «А как же Ваше Величество не приказали камердинеру переменить сено?» – спросил доктор. «Да ведь он бы ревел весь день, скажи я ему об этом!» Ну, не деликатность ли, а?
– Темна вода в облацех, – заметил старичок в роговых очках и примирительно закончил:-А вообще, не нами свет начался – не нами и кончится. Однако нам пора.
И они, попрощавшись, ушли.
Ушли два неизвестных и до боли известных русских человека. Я глядел им вслед и думал еще об одной замечательной черте старых петербуржцев: для истории они были свои люди.
1996
Ищите женщину
Не знаю, рождаются историками или нет, но роль господина случая в выборе жизненного пути ой как велика. Так или иначе, а мой выбор предопределила женщина, и предопределила довольно-таки удачно. Одним словом, французы правы: ищите женщину…
После Сахалина, в пятьдесят восьмом, я приземлился в Нижнем Тагиле. Однажды у старого демидовского пруда встретил девчонку и ахнул: смеялось сотканное из голубого и золотого сияния чудо!
Познакомились.
Она была проставила и напоминала Ассоль с гриновской бригантины. Я пал, сраженный.
Через год, синим зимним вечером, пошел, как в старое доброе время, просить ее руки.
Отец, старый кержак, встретил радушно. (Еще бы! Мы работали в одном цехе: он механиком, я – подручным сталевара.) Не скупился на угощение, посмеивался в усы, но как только я, запинаясь, смущаясь, заявил о заветном желании, его подменили на глазах. Стер улыбку, насупил брови и, обдав холодом светлых глаз, отрезал:
– Ты хороший парень, Толя, нов люди ишо не вышел!
Не помню других подробностей неудачного сватовства, но помню, что всю ночь бесцельно пробродил по огромному городу. Кровь кипела от негодования. «Старый черт! – думал я. – Вылез из грязи в князи и рабочего уже за человека не считает? Ну, погодите! Вы еще услышите обо мне!»
Ах, если бы молодость знала, если бы старость могла! Могли я подумать, что в годы моей зрелости многие юные богини уже без отцовских наставлений, добровольно, предпочтут романтичному Мечику из фадеевского «Разгрома» вездесущего, практичного Морозку, а в жизни – владельцев иномарок и солидных счетов в банке? Да, от новой морали за версту «несет нафталином» (было, было!), но сегодня она торжествует, и многие ее пленницы уже пожинают плоды своей практичности, не зная одинокими ночами,
Томила тоска, душила обида, но жизнь сильнее нашего желания жить или не жить, и спорить с природой бесполезно.
По натуре я ленив, однако русского человека Бог наградил страстью. В ее огне я сжигал горечь и жажду мщения, работая по восемнадцать часов в сутки: завод, школа рабочей молодежи… Боже мой! Где только силы брались?
Тогда, у истоков шестидесятых, царицей моей жизни была философия. Я, ничтоже сумняшеся, готовился брать высоту философского факультета Московского университета. Ни о каком кольцевании браком и не думал после ледяного душа кержаков. Но господин случай снова распорядился иначе.
В последнее воскресенье февраля 1960 года на комсомольском вечере я пригласил на танец черноокую красавицу. Оказалось – не на танец, а на жизнь.
Сколько себя помню, моей первой поэтической любовью был Баратынский. В понедельник, в короткие минуты отдыха у электросталеплавильной печи, я повторял, как заклинание, строчки из его «Бала»:
Но как влекла к себе всесильноЕе живая красота,Чьи непорочные устаТак улыбалися умильно!Какая бы Людмила ей,Смирясь, лучей благочестивыхСвоих лазоревых очейИ свежести ланит стыдливыхНе отдала бы сей же часЗа яркий глянец черных глаз,Облитых влагой сладострастной,За пламя жаркое ланит?Иногда забывался и читал вслух. Не подсмеивались. Кстати (не в обиду другим будет сказано) сталевары – самый красивый рабочий народ. Интеллигентные, мужественные.
Известно: если вас демонстративно не замечают, значит вами всерьез интересуются. Но у нас игры не было. Видя нашу головокружительную любовь, окружающие, как могли, старались удержать нас от скоропалительных решений. Мне говорили: «Опомнись, пока не поздно! Она комсомольский работник, и жены у тебя не будет!» Ей говорили: «Квартиры нет, живет в общежитии, непрактичен, все книжки да книжки…» Мы, как могли, отшучивались, но решения не изменили.
Спустя две недели после первой встречи урожденная Цапова Валентина Васильевна стала моей женой.
Родом она была из-под Курска, закончила Харьковский библиотечный институт и по распределению очутилась в старом демидовском городе.
Мы прожили тридцать три года!
Свадьба вышла звонкая. Друзья приветствовали наш союз строчками Степана Щипачева:
Любовью дорожить умейте,С годами – дорожить вдвойне.Любовь – не вздохи на скамейкеИ не прогулки при луне.Все будет: слякоть и пороша,Ведь вместе надо жизнь прожить.Любовь с хорошей песней схожа,А песню нелегко сложить.