Тропинка в дивный сад

Антология

11

Сжигающий и листья, и тетради —повремени сводить концы на нет,перелистни страницы дальних лет,мелькающих, как лица на параде.Еще и запах вихрем не украден,еще звучит под Солнцем Неба цвет,еще струится первозданный светпоэзии в неконченной балладе.О живопись и звукопись времен,истекших кровью боевых знаменловлю твои звучанья и значенья;Бушует ветер на пустом юру,и охраняя Памяти свеченья,я разложу костер мой на ветру.

Часть IV

Не я ли твой предел…еще?реченийвенчальнонеотъемлемойотчизны,истекшей страхомна излете мысли;ах,лунным светоместестваглаголакасаясь сущности;еще?

12

Я

разложу костер мой на ветруи тихо поведу с Огнем беседу,и мысленно, по огненному следу,восстановлю недетскую Игру:Гори-гори, Огонь, мой ясный друг!язык твой вещий уподоблю бреду —высокому, как Сполох, как… ПОБЕДА! —на миг все прояснившая вокруг.Погиб поэт! – и жалуется летона то, что смерть поэта столь нелепа,и дым, как саван, стелется окрест;но смерти вопреки, но жизни радисреди берез – не вдов и не невест —сегодня Осень в свадебном наряде.

13

Сегодня Осень в свадебном наряде,на ней багрец и золото горит,яснее утра Зарево ланит,и глубина бездонная во взгляде.Но не к лицу ручьящейся наядеубор столь пышный и степенный вид —звенит волшебный голос и струитлучей прозрачных огненные пряди.О Лореляй! О призрак на путипловца! Пока не поздно – отпусти,останови зловещее мгновенье!..последние усилья соберуи – обогну тот камень преткновенья;а завтра, может статься, я умру.

14

А завтра, может статься, я умру.не то чтоб мнилось смерти приближенье,но где-то же настигнет на мирупоследнее души преображенье.Одолевая времени круженье,мы все гостили на хмельном пирусозвездий, – но ни кисти, ни перуне превозмочь земное притяженье.Пусть так! Но живы ветры на земле,и не уснут костры в сырой золе,но вечно будут жечь своим сияньем;И Музыки Стихия не умрет,покуда над землей – из года в год —горит Октябрь любви воспоминаньем.

Магистраль

Горит Октябрь любви воспоминаньемВ тумане дней и шорохе ночей,И чистый Голос, явственно Ничей —Манит меня последним упованьем.Я именем Тебя или названьемЗапечатлею в памяти моей —Ни высший суд, ни суд моих друзейЗаведомо не освятит признаньем.Но что мне в том, простишь ты или нетОгонь, летящий через бездны лет,Сжигающий и листья, и тетради?Я разложу костер мой на ветру:Сегодня Осень в свадебном наряде,А завтра, может статься, я умру.Еще…Дай дани дали в длани отворенной!Исторгни сути,НежноОзаренной,Восторженное пламя новизны!Еще?РаспевуЦарственныхУспенийВоскресен ход:СПАСИ!Еще?Х р а н и.

Полярный пирс

…Как бухта? Постепенно застывает? Иль до сих пор там слышен трапа скрип, когда корабль извергает трюмом на свежий воздух тени бывших жизней?

А может быть, затихло все в природе, и Магадана нет уже во мгле… и вихрь сдул и бухту, и дома… и все, что было, растворилось в Лете… – а впрочем, все – слова, слова, слова…

Виктор Павленков, г. Бостон, из письма

Четвертый день стоит моя погода у морябез движенья… Светит ярко,слепит глаза, макушку напекает и шепчет:«Лето, лето разгорелось, ты слышишь? —Слышу. – Видишь? – Вижу: лето…» —но куртки не снимаю. Жалко. Лень.На бугорке у школы номер три трава зеленая пробиласьвозле серой, пожухлой, прошлогодней…И отворились худенькие глазки всех прошлых лет —желтеют молчаливо, мерцают неизбывно…Меж их ресниц снуют и копошатся плеяды мух и мошек,совершая телодвижения и перелеты…Плешивый пес нагаевский [1] приплелся и сипло задышалнезлобной пастью, блестяна солнце влажными очами, – нюхнул траву – и дальшезатрусил вдоль улицы,покато льнущей к морю.У моря утром выводок школярский художников:воткнули табуреткив песок, еще упругий по отливу,и зябликами зяблыми расселись,сгруппировались:нюхают волну.Медуз останки в чешуе медовой морской капусты,брошенной на берегхолодной кистью утренней волны…В лучах от снега сопки марчеканской* —лилово-изумрудным переливом,янтарно-леденцовым мокрым блеском —на трапезу открытия сезона —влечет и мириады первозданных июньских мух,и взор освобожденный художника тюрьмы…– Какой тюрьмы?– Излюбленной, мой друг.

1

Нагаево и Марчекан – предместья Магадана.

Я и Наташа

1

– Если бы я была такая сильная, как буря,

я могла бы работать метелицей…

Наташа

Год старый провожая за

порог,встречаю новый, с грустью затаенной:зачем такой? – колючий и зеленый —на перекрестке улиц и тревог…Все вновь, как прежде – каждый бугорокдля детских ног вершина и отрада,а перелив хрустальный снегопада —как эхо дальних пушкинских дорог…О праздник долга! Я опять не скрою,что где-то буря мглою небо кроет…от детской веры крепче и сильней,оберегая всех времен единство,из года в год труднее и больнейлюбовь к живым растет, как материнство.

2

– Чем пахнет одуванчик?

– Черноглазым лицом.

Наташа

Давным-давно, десятки лет назадтвой дед, закинув ногу на колено,катал меня, как будто на качелях,и сам, казалось, был не меньше рад.Отца я помню рослым и веселым,и с этого бы мне начать рассказ.Бутугычаг… – заброшенный поселок,закрытый рудник, – травы в первый раз…Но новым детством все открыто вновь,и все подвластно беглому названью:отец мой! черноглазая любовь!хотя давно… давно уже за гранью.Отца я помню. Памяти отца —как будто животворное продленье —мое дитя, в котором от рожденьябушует явь – от прошлого Лица.

Сад земных насаждений

Юрий Со. г. Санкт-Петербург

Об авторе:

Человек без биографии. Когда-то она была, но при переездах, видимо, потерялась, о чем автор не сильно скорбит. Если и происходили какие-то события, достойные упоминания, то все они в стихах.

Корабль дураков

Мы шли на зюйд. Теченье уносилокорабль, полный духов и людей.Собрала тут неведомая силаворов, монахов, клерков и судей.Мы ели рыбу, водорослей комья,порой медуз глотали мы живьем.И, в общем-то, никто уже не помнилкуда, зачем и сколько мы плывем.Раскосая деваха Божью милостьзвала, шепча свои псалмы в рапан.Она здесь зачала и разродилась,ребенок где-то в трюме запропал.Босой поэт бубнил стихи о смерти,рукою к юнге проскользнув в штаны.Торгаш слюнявил доллары в конверте,которые здесь даром не нужны.Здесь без работы гнил гробокопатель,зрачками шаря по сплошной воде.Сосал здесь рыбьи кости председателькаких-то банков, фондов и т. д.Никто уже не задавал вопросов.Гроссмейстер проститутке ставил шах.И бойкий, но свихнувшийся философнам вдохновенно толковал о вшах.Монахини в своем тщедушном теленосили неизвестно чьих детей.Их все уже давно переимелии больше не считали за людей.Наш путь лежал, не краток и не долог.Мы шли на зюйд. Потом уже на вест.От голода икающий астрологпытался втюхать мне нательный крест.А в темном трюме без конца оралатолпа, не в силах более молчать.Конкистадоры или либералы,среди дерьма их трудно различать.Там, между бочек в темноте слоистой,попавшую им в руки на беду,два бугая терзали феминистку,которая здесь перешла в вуду.Вдруг капитан (Петров, Мурадов, Лившиц?)Поспешно вышел к носу корабля.И юнга, с мачты кое-как спустившись,ему шепнул на ухо: там земля.Но капитан, он ведь великий дока.И с ясностью, присущей лишь ему,он понимал, что хорошо, что плохо,а что совсем не нужно никому.И наш корабль тихо развернулсяи удалился в синий океан.Никто из нас на землю не вернулся.Земли ведь нету. Это все обман.

Какая она, нежность…

Интересно, какая она – нежность.Что ее порождает? Слова, внешность,свет торшера, звуки, горенье свечиили как Она вдруг роняет ключи,потом нагибается и смеется…Смех ее – выплеск воды из колодца,в котором так часто ночует луна.Нежность. Это странная штука. Онавыше любви, хотя мы полагаем,что выше нет ничего. И слагаемгимны тому, что умрет. Нежность жива,даже если любовь давно уж мертва.Значит, нежность не есть цветок, но запах.Ему все равно где восток, где запад.Нежность – это даже не крик, но воздух,что звук несет. И если любить поздно,любовь грудничком дрожит от холода,а нежность встает и держит голову.Ее не вытравить, как запах дымапосле пожарища. Неумолима.Любовь – от земли. Нежность, – скорей, от неба.Реже от тела. И редко от хлеба.Любовь – искры, костер. А нежность – этоснова и снова встающее лето,всепожирающий вечный июль,что не боится слов, астрологов, пуль.Лишь смерть, укрывшись в свою неизбежность,может быть, что-то и знает про нежность.