Тропы Алтая
Шрифт:
Реутский вздохнул, оглянулся кругом, посмотрел на небо.
Солнце не поднялось еще над горами, но откуда-то издалека оно уже освещало множество небольших кудрявых, почти одинакового размера облачков, которые, словно барашки около водопоя, толпились вокруг светло-синего, круглого, очень близкого и тоже небольшого неба. Они подталкивали друг друга к этой прозрачной проруби-синеве и тут же безмолвно в ней утопали.
Тихо было кругом. Грустно стало Реутскому.
Он знал за собой способность угадывать неприятности задолго до того, как они действительно возникали.
Стоило ему однажды увидеть Лопарева,
Когда же Лопарев на руках вынес Онежку из леса, ему тоже с первого взгляда стало ясно, что везти Онежку в больницу уже бессмысленно.
Что-то тревожное, как бы далекое-далекое было и сейчас… Что за тревога? Как ее избежать?
Вдруг он подумал, что сегодня во что бы то ни стало подойдет к Рите и скажет ей все. Именно сегодня.
Решение было неожиданным, но с этой минуты он твердо знал, что не будет больше мучить себя и Риту, и тотчас почувствовал спокойствие, которого еще не было, но которое он сегодня же обретет. Спокойствие будет счастливым и благородным!
Он снова отошел к своей палатке и снова стал смотреть, как белые кудрявые барашки исчезают в небе, а небо разливается все шире, становится все синее.
Но теперь уже не было грусти. Теперь он даже предчувствовал, что вот-вот к нему приблизится какая-то радость.
Послышалось, будто его тихо позвали. Он не поверил, подумал, что так показалось.
Зов повторился, это его испугало. Он обернулся, придерживая одной рукой очки, другой — бородку.
Зов повторился снова, сомнений быть не могло — звала Рита.
Реутский сделал несколько шагов, перепрыгнул через узенькую канавку ручейка и увидел ее.
У ног Риты лежал рюкзак, Рита была в шароварах, в стеганой куртке. Шляпа висела на шнурке за головой, и на фоне светлого круга отчетливо выделялось смуглое лицо.
Лицо это бледнело, оно вздрагивало, и огромные, тоже вздрагивающие глаза смотрели на него — что-то хотели и боялись увидеть.
— Левушка… — сказала Рита. — Подойди же!
А когда он сделал к ней несколько шагов, сказала:
— Подожди, подожди! Ты простишь меня? Скажи сразу?! Ты можешь это?
Реутский молчал, чувствуя, как охватывает его благородное и безмятежное счастье, то самое, что всего лишь несколько минут назад было мечтой…
Единственно, в чем он еще дал себе отчет: «Не я первый подошел и позвал вот так! Не я! Первая — она!»
И протянул к ней руки:
— Милая…
Глава пятнадцатая
Однажды в полдень к лагерю экспедиции подошла вдруг чья-то машина.
Вершинин-старший заметил ее первый и сказал:
— За мной… Куда-нибудь просят на консультацию, какое-то начальство требует! Нигде не скроешься, везде тебя разыщут, из-под земли выкопают! Нет человеку покоя, и только!
Но это оказались Парамоновы.
— Вот и мы за вами! Поехали к Шаровым? — сказала Елена Семеновна, здороваясь и преодолевая смущение, за которым Рязанцев сразу угадал многое: и упреки Парамонова, продолжавшиеся, наверное, еще очень долго после того, как они расстались, когда у «козлика» сломалась
— Нам теперь ехать хотя и дальше, — говорила Елена Семеновна, — зато через речку не плавиться на пароме. Жаль только, тот синий-то, необыкновенный ручей минуем.
— Ага, минуем, — подтвердил Парамонов.
Знали или нет Парамоновы, какое несчастье постигло недавно экспедицию?
Рязанцев не хотел спрашивать об этом у Елены Семеновны, тем более — у Алексея Петровича. Ему казалось, Елена Семеновна знала.
И в самом деле, поговорив еще о чем-то, она сказала:
— Поедемте… Дорога тут красивая, забудете о своей беде. А уж Шаровы-то такие люди, такие люди — на них посмотришь, и вроде жизнь по своим местам расстанавливается. — Тут же обратилась к Лопареву: — Очень прошу вас, Михаил Михайлович!
Кажется, следовало поехать.
Дорогой несколько раз снова приходилось идти пешком, пока «козлик» вползал в гору или спускался по крутизне вниз, и всякий раз при этом Рязанцев догадывался, что Елена Семеновна о чем-то хотела ему сказать.
Хотела, но не решалась…
И в ожидании ее слов Рязанцев смотрел на горы, на небо с редкими, но плотными облаками, па зеленую воду Аката и вспоминал ту, первую, неудачную, но в общем-то такую безмятежную поездку, когда у «козлика» сломалась рессора. Вспомнил сизый ручей с необыкновенной водой. Все это казалось сейчас далеким, хотя в действительности было совсем недавно — не прошло и месяца с тех пор.
На одном повороте, когда Лопарев и Парамонов ушли вперед, Елена Семеновна вдруг остановилась сама и Рязанцева тоже остановила, набралась смелости и сказала:
— Николай Иванович, вы тот раз, как приехали в наш совхоз, о жизни объясняли…
Рязанцев не понял:
— О жизни?! Вам?
— Ну да! На всем Горном Алтае как жизнь должна быть устроена. Говорили же?
— Да-да… Конечно.
— Так я вас о многом не спрашиваю, Николай Иванович. Знаю, несчастье у вас там было, в палатках, а все равно — о своем промолчать не могу… — Она вдруг сжала обе его руки в своих и с надеждой заглянула ему в глаза. — Вот предлагают моему Алексею Петровичу идти на выдвижение. В район. Даже в край, либо другой совхоз взять под свое руководство — крупный, ответственный. Не понимаю, по злобе, что ли, предлагают? — Подняла к Рязанцеву лицо. — Николай Иванович, я от него же о вас слышала хорошее, я знаю, он вас послушается, скажите, чтобы выбросил из головы об этом. Да мало ли что хвалят, что грамотами награждают, — скажите, чтобы и не думал! Очень я прошу вас! Он же учеником вам приходится! Слово-то для взрослого какое — у-че-ник! А? Николай Иванович?!
— У-че-ник… — повторил Рязанцев.
— Выскажите ему свое мнение. При мне, чтобы я слыхала. — И пошла вперед так быстро, что они тотчас догнали Парамонова и Лопарева.
— Погода хорошая, — сказал Рязанцев, — уборочную проведете вы нынче и кормов заготовите, Алексей Петрович, вволю. И зимовка будет в совхозе спокойная.
— Стараемся, Николай Иванович, — ответил Парамонов. — Стараемся. Не подкачаем.
— Вот что значит, когда руководитель долго в одном совхозе работает! В сельском хозяйстве иначе и нельзя.