Тропы Алтая
Шрифт:
Она серьезно, подолгу смотрела на всех. Спросила Рязанцева:
— Так ты уезжаешь завтра, Ника? В маршрут?
— Уезжаю…
— Ты хорошо умеешь верхом?
— Ну… прилично, — Рязанцев хотел сказать, как кстати она приехала в отряд, хотя экспедиции совсем уже немного оставалось работать нынче. Но так и не сказал.
Они знали друг друга давно.
Сеня, бывало, скандалил — то ли чай был слишком горячим, то ли он ругал весь белый свет, а в первую очередь врачей, которые считали, будто ему нельзя поехать на Суматру лично осмотреть самое южное в северном полушарии болото, — и Полина говорила
— Не ругайся, Сеня. Бери пример с Ники: выдержка и спокойствие, спокойствие и выдержка. И вообще Ника хороший, если будешь ругаться, я убегу к нему.
Сеня ухмылялся:
— Ты в Нике глубоко ошибаешься, Полинка! Это однолюб и консерватор. Никудышный мужчина. Ни одна порядочная женщина к такому не убежит. Никогда!
— А Зоя? Живет же с Никой? И не жалуется.
— Не в счет. Такая же.
— Нет, ты не верь, Ника, Сеньке. Ты хороший. В тебя ничего не стоит влюбиться. Да еще как! Если уж на то пошло, в Нике есть драгоценное качество. Может быть, девушка это качество и не заметит, но женщина заметит обязательно.
Сеня и Рязанцев удивлялись вместе:
— Ну-у-у?
— В Нике нет ничего лишнего.
— Бедный ты, Ника, право бедный. Это — для тещи. Женщины же, покуда они женщины, как раз ценят в мужчинах все лишнее. Если ты этого не знаешь — поверь мне — я-то знаю!
Разумеется, спор ничем не кончался. Полина уходила хлопотать по дому.
— Оставайтесь вдвоем. Мужчины как девчонки: до смерти любят уединенные беседы.
В другой раз Сеня сказал о жене:
— Хитрая… Всех моих поклонниц делает своими приятельницами.
— Сама не знаю, как это получается! — согласилась Полина. — Действительно, Аленушка Верховская, Вера Николаевна, и Верочка, и Клавочка — все стали моими приятельницами. Всего, наверное, человек десять. И ты знаешь, Ника, у моего Сеньки удивительный вкус! Они все очень неглупые женщины, очень интересные. Иногда думаешь: чего он в этой нашел? А познакомишься — в самом деле что-то есть. Удивительно, как он их распознает? Как ты думаешь, Ника?
Но Рязанцев и не собирался разъяснять что-то Полине, он спорил не с ней, а с Сеней:
— Позволь, Сеня, позволь! В чем гут хитрость? Твоя жена — исключительная женщина, вот о чем это говорит!
Сеня смеялся:
— Тупой семьянин! Надо понимать: это и есть высшая женская хитрость!
— Для самого себя ты вырабатываешь одни правила, для своей жены — другие?
Сеня пожимал тощими плечами.
— А почему бы и нет? Я и люблю свою жену за все то, чего нет во мне самом… Она чиста, как младенческая слезинка. А я? Что же, я никогда не делаю секрета из того, каков я. Никогда я не убеждаю женщину, будто она единственная для меня. Не плачусь в жилетку. Все это недостойно мужчины. Не выдаю себя за ангела и не поворачиваюсь к женщине спиной, чтобы она посмотрела, не прорезаются ли у меня на лопатках ангельские крылышки Я как Гёте: люблю двух женщин, первая — это моя жена, вторая — все остальные!
— Нелегко же приходится с гобой этой, первой!
— Еще бы, — охотно соглашался Сеня. — Еще бы! На Востоке женщины потому и красивы, что в гаремах им приходится бороться за право быть первой! Кстати, представь меня мусульманином, и все вопросы ко мне потеряют смысл. Все будет объяснено с исчерпывающей
— Конечно, не может быть образца. Ни по твоему подобию, ни по моему. Ни по чьему. Но беречь чувства и взгляды любимого человека можно и самому, без образца! Не так ли?
— Да… — вздохнул Сеня. — Что за дура в тебя влюбится, если ты начнешь с рассказа о том, как ты любишь свою Зою?
— Ты с этого не начинаешь?
— Я этим кончаю… — Сеня подумал еще и сказал: — Друг мой, жаль, что я не смогу лет через десять откровенно поговорить с твоей Зоенькой по поводу ее благоверного. Жаль, жаль! — Потом Сеня рассердился: — И не суди меня! Не замахивайся на мораль большинства, которое я, к счастью, представляю. Если бы все были такими пресными, как ты, человечество не знало бы ни вдохновения, ни страстей. Уволь от такой судьбы!..
Странно — не Сеня испытывал перед Рязанцевым какую-то неловкость и смущение, а Рязанцев перед Сеней. Что-то было в их разговоре и неясным и тревожным, и опять-таки, кажется, не для Сени, а для Рязанцева.
Когда же Рязанцев уходил, Полина тихо говорила ему в прихожей:
— Не верь, Ника, Сеньке! Хвастается, а больше ничего. Больной! Ему это приятно, поднимает настроение. Пусть его…
Рязанцев согласился:
— Конечно, конечно! — И уходил растерянный.
После спрашивал себя: что же это за отношения такие между Свиридовыми? В конце концов он пришел к определенному заключению, очень грустному, но все-таки определенному. И тут же сказал себе: «Впрочем, теперь уже все равно…»
И в самом деле, вскоре наступили хлопоты и заботы, связанные с уходом человека из этого мира, а когда и они закончились, Рязанцев с удивлением, с упреком самому себе, вдруг обнаружил, что он все еще спорит с Сеней.
Не было Сени — он обязательно должен был выяснить свои недоумения у Полины.
Он пришел к ней, сам опасаясь своего прихода, но Полина, успокоившаяся, задумчивая, вдруг начала разговор, который едва ли решился бы начать он.
— Я всегда знала, что мое счастье не может быть долгим, — сказала она. — Но все равно — даже если бы оно было только мгновенным, и тогда я ни в чем не упрекнула бы Сеню. Я и сейчас горжусь тем, что завоевала любовь такого человека, как Сеня. Он многому меня научил.
Рязанцев был поражен: оказывается, не Сеня завоевывал Полину, а она его!
— Чему же Сеня тебя научил? Все-таки?
— Чувствам. Чувствам, Ника…
Они встречались довольно часто, но только изредка Полина казалась ему определенной — то навсегда чем-то осчастливленной, то навсегда несчастной. Обычно же он не мог ее истолковать — ни взгляда ее глаз, ни приглушенного голоса, ни быстрых движений. А неистолкованная, она все время его тревожила.
И Рязанцев то и дело возвращался к ней мыслями, отрываясь от рукописей, в которых он уточнял величину притока солнечной энергии к разным широтам земного шара, величину испарения и осадков, градиенты этих величин, и затем выводил и градиент континентальности. Градиент континентальности должен был явиться новым словом в географии и климатологии, но определялся он медленно, зато возникали вопросы, которые Рязанцев никак не мог решить без участия Полины.