Тростниковая птичка

Смайлер Ольга

Что ж, я сделал все, что хотел. Теперь оставалось только ждать.

Дождь все лил и лил, капли барабанили по крыше беседки, создавая ровный, мерный шумовой фон. Мы с Терри ждали. Белые ритуальные одежды, в отличие от «женатого» костюма, я приготовил совсем недавно и с особым тщанием – ничего нет хуже в последние минуты, чем натирающий шов или сползающие штаны, способные испортить величественный настрой церемонии. Терри же упирался до последнего, поэтому сейчас, в необмятом, накрахмаленном до хруста церемониальном одеянии, ужасно маялся за моим левым плечом. Я буквально спиной чувствовал, как он давит в себе желание как следует почесаться. По правилам я должен был быть преисполнен светлой грусти.

На деле же я прислушивался к сопению Терри; размышлял о том, что беседка с полом, отделанным плиткой, оказалась очень удачным местом для церемонии (будет легко смыть кровь и дом не потеряет в цене из-за моего решения); восхищался предусмотрительностью наших предков, завещавших выполнять церемонию на специальном коврике, который, как оказалось, изготавливается из ткани повышенной гигроскопичности. В общем, голова моя в этот момент оказалась забита кучей бытовой чепухи, и я никак не мог сосредоточиться на главном, пока не нашарил глазами собственный нож, лежащий перед собой. На рукоятке ножа все еще был повязан легкий Сонин шарф.

Воспоминания накрыли лавиной, будто дверь, надежно запиравшая их в самом потаенном уголке, не выдержала и сорвалась с петель. Вот мы в беседке, ее голова у меня на груди, я вижу только макушку и растрепанные яркие волосы, и меня захлестывает нежность, почти забытое мной за эти годы чувство. Вот она сидит на диване, поджав ноги под себя, и, замерев, переживает острый момент очередного фильма в галавизоре, и я сам не дышу, стараясь не нарушить этот неожиданный хрупкий момент сопричастности. Шарф скользнул между пальцев, и в памяти услужливо всплыл тихий вечер, Соня на моих руках, и наш жадный, ненасытный поцелуй, во время которого я все глажу ее по голове, пропуская пряди волос сквозь пальцы. Запах, такой родной, сводящий с ума, я вдыхал его, прижимаясь к ней во время близости, и не мог надышаться. Образы были настолько яркими, что я застонал.

– Сайгон?! – Неожиданным было то, что меня окликнуло два встревоженных голоса. – Началось?

Я развернулся и не поверил своим глазам. Эдвард… нет, правильней будет сказать – отец, стоял в арке беседки в церемониальном белом одеянии.

– Я обещал прийти попрощаться, – ответил он на незаданный вопрос и встал за моим правым плечом. – Они улетели. Я заезжал домой, надо было кое-что сделать и переодеться. Как ты, сынок?

Я лишь неопределенно помотал головой.

Связь между браслетами рвется мучительно, выматывая мужчину, заставляя его испытывать страдания, сводящие с ума. Разрыв связи подавляет инстинкт самосохранения, вызывает приступы аутоагрессии, когда кажется, что боль, которую причиняешь себе сам, отвлекает от «браслетной» боли. Большинство сводят счеты с жизнью именно на этом этапе, самостоятельно прекращая свои страдания. Но бывают случаи, когда по каким-либо причинам это не удается. Тогда ему на помощь приходят те, кто стоит за его спиной. Это почетная обязанность, которую стараются избегать всеми силами. Терри, например, отказывался до последнего, апеллируя к моему здравому смыслу, напоминая о моей смешанной крови и неоднозначных реакциях на ритуалы, и сдался только тогда, когда я напомнил ему, что больше мне обратиться не к кому. Разве что к Расмусу. Терри, если доведется, будет милосерден – он, не доверяющий ножам, принес пистолет, который гарантированно вынесет мне мозг и избавит от боли. А вот появление Эдварда было неожиданным, но по небольшом размышлении выглядело идеологически правильным для рода Песчаных Котов. Только вот я впервые видел, что отцу чихать на идеологию, интересы рода и прочие резоны. Он действительно пришел попрощаться. И, если понадобится, своим ножом прекратит мою агонию.

Время неумолимо текло, мы же трое терпеливо ждали. Первым не выдержал Терри.

– Понастругали тут некоторые… полукровок, а мы мучайся! – послышалось ворчание слева. – То от капель в нос пытается откинуться, то вот теперь

жена улетела, а он ни в одном глазу!

– Не учи воина… картошку чистить, – неожиданно беззлобно огрызнулись справа, – сначала своих настругай, потом и поговорим.

Я замер… Конечно, ритуал уравнивал всех его участников, но еще пару дней назад я не мог и представить, что Эдвард, которого за глаза называли Эдвард Стальные Яйца, будет пикироваться с одним из молодых воинов.

– Ничего, что я тут весь в белом сижу и у меня ритуал? – ядовито поинтересовался я, когда первый шок прошел.

– А ничего, что на тебя опять ничего не действует? – так же ядовито отозвался Терри. – Они, может, уже в атмосферу входят, а ты сидишь тут как дурак. И я с тобой за компанию. Ты, Сай, учти, про такое уговора не было, я в тебя нормального стрелять отказываюсь.

Не знаю, далеко ли мы бы зашли, если бы не были прерваны самым неожиданным образом. В арку беседки ворвалась запыхавшаяся Юстимия и, увидев отца, нервно всплеснула руками.

– Эдвард, наконец-то я вас нашла! Хотела уже Младших Дочерей отправить поселок прочесывать. – Старшая Дочь перевела дух, поправила облачение и приняла официальный вид. – Храм Матери-Прародительницы приносит соболезнования Эдварду, сыну Эвана, в его потере.

– Подождите соболезновать, – я обрадовался возможности выплеснуть нервозность и негатив на не слишком приятного человека, – я еще вроде как жив!

Юстимия вздрогнула, внимательно осмотрела нас и со стоном опустилась на лавку.

– Твою ж Праматерь, ну ты посмотри, он ее все-таки вывез! Чуть-чуть не успела… Великая, ну почему ты занималась всякой крастовней, вместо того чтобы добавить мужчинам немножечко мозга? Столько лет, столько лет, и все впустую!

Я увидел, как у Терри отвисла челюсть. Это означало, что со мной все в порядке и я действительно слышал то, что слышал. Потом выругался Эдвард, я обернулся на звук и обомлел – отец держал в руках браслет, распавшийся на две половинки.

– Да-да, я именно об этом и говорила. – Тон у Юстимии был ироничным.

Сейчас она выглядела обычной, немолодой и уставшей женщиной – образ величественной Старшей Дочери будто сполз с нее, как смываются под летними дождями рисунки на стеклах, созданные ко Дню Равноденствия.

– Где тело? – По напряженному лицу отца было трудно понять его настоящие чувства.

– В Храме, – откликнулась жрица. – Заберешь или оставишь на наше попечение?

– Позаботьтесь о ней, как должно. – Отец раздумывал недолго. – У меня в доме некому сделать это.

– Само собой, все сделаем, как положено. И похороны по высшему разряду, а как же? Не хуже, чем свадьба ваша была. – Юстимия твердо встретила разъяренный взгляд отца. Они долго смотрели друг другу в глаза, и отец отвел взгляд первым.

– Съезди, распорядись, – махнула ему рукой Юстимия, – будет нужна одежда, украшения, пусть Младшие Дочери подберут. Да езжай ты, езжай, – поторопила она Эда, заметив его колебания. – Я за сыном твоим присмотрю. Сам знаешь – руки у меня сильные и крови я не боюсь.

Когда отец торопливо вышел из беседки в дождь, я решился задать вопрос, мучивший меня:

– Как она умерла?

– Боюсь, мальчик, ты не оценишь шутку Праматери, – отозвалась жрица, и на ее лице появилась усмешка. – Старая змея захлебнулась ядом.

Абсурдный, совершенно невозможный, но при этом происходящий здесь и сейчас разговор породил не менее абсурдный и совершенно невозможный вывод. И если бы не выматывающее душу ожидание – вряд ли бы я осмелился задать свой вопрос.

– Неужели сама?

– Такова была воля Праматери, – отрезала Юстимия, становясь серьезной.

Это могло значить и «да», и «нет», и даже «так получилось», но я был уверен, что Найне помогли. Не могу сказать, чтобы известие о смерти мачехи меня сильно расстроило. Но меня впервые всерьез беспокоило другое. Вернее, другой.