Тройное Дно
Шрифт:
— Не надо. Не вводи в соблазн выстрелить по силуэту.
— Насколько я понимаю, скоро возникнет соблазн выстрелить в упор. И наверное, в затылок.
— Не нужно много думать об этом. Ну вот и все. Я ухожу.
— А я?
— А ты сиди на коврике и жди. Больше мы не увидимся, Юрий Иванович. Обними меня крепче. И ничего не бойся. Сейчас тебе будет страшно. А я пошла.
— Когда мы встретимся?
— Если повезет, то на Млечном Пути. Мы будем идти по нему, по щиколотку утопая в звездах. Мы будем идти, держась за руки, и я буду
Зверев лежал на своем коврике и глядел в потолок, на котором покачивались тени от пламени, засыпающего за печной заслонкой, дышащего в щели, от расплывшейся совершенно свечи, и ждал. Вечер любви, сопровождавшейся мелодекламацией, подходил к концу. Медленно растекалась осенняя ночь в чужом пустом доме.
Немного погодя раздались шаги. Мягкие шаги во дворе, на крыльце, за первой дверью. Он поднял оружие двумя руками, прикинув уровень сердца входившего. Он должен быть высокого роста, широкий в плечах, в бронежилете. Выстрел должен остановить его, слегка отбросить, и потом уже нужно стрелять в лицо.
— Не стреляй, Зверев, — попросил Телепин. Мужичок роста небольшого, в легкомысленной курточке, под которой никакого бронежилета не было и в помине.
Были флаконы, которые он достал из сундучка-баула.
— Ты искал меня, Зверев?
— Однажды я нашел тебя, скверный ты человечек.
— А я и не отказываюсь. Скверен.
— Была толстая неопрятная птица, был висельник.
— Ты же не сразу узнал его?
— Я разложил его по категориям и характеристикам. Я пытался его идентифицировать. Я долго вспоминал, кто это, потому что видел его где-то.
— Висельники быстро меняются в лице. Оно распухает и деформируется. Вываливается отвратительный синий язык. Щеки отвисают, и глаза становятся…
— Хватит.
— Кого ты узнал в том трупе за окном? В трупе, который вращался на незримом, но абсолютно крепком тросе?
— Себя…
— И что же ты решил после?
— Что это судьба.
— То есть что тебе суждено быть повешенным?
— Да.
— И множество людей увидят твой отвратительный и застывший труп.
— Именно застывший. Заиндевелый. Это будет сейчас?
— Это уже произошло. Разве ты не смотрел «Вести» в одиннадцать?
— В одиннадцать не смотрел. Смотрел в двадцать три. Я люблю точность.
— Тебя больше нет. Поэтому ты больше не должен бояться.
— Я уже слышал это сегодня. Скажите, господин колдун, а старик Хоттабыч — это тоже ваша номенклатура?
— Хоттабыч — это знак. Конец нити в лабиринте. Сам по себе он ценности не представляет. Ты помнишь, что было в Литве, помнишь лабиринт?
— Это твоя работа?
— Без ответа.
— Кто за тобой? Колдовская кодла? Народные мстители?
— Без ответа.
— Что будет сегодня?
— Это зависит от тебя.
— Я, между прочим, сотрудник
— Ты, Зверев, перегрелся. Отдохни. Тебе предстоит работа.
— Сейчас сюда войдут люди Хозяина и кончат нас обоих. Что во флаконах? Водка? Спирт? Куда ушла Гражина? Отвечать, сволочь!
— Юрий Иванович, хотите, я превращу вас в пса позорного? В жабу или в того самого голубя?
— Телепин, ты мракобес. Нет никакого колдовства. Порча есть. Бородавки. А больше ничего. Ни гороскопов, ни книги судеб, ни колеса времени. Есть закон, и я на страже его.
— Раздевайся, стражник.
— Еще чего?
— Раздевайся. Сейчас я натру тебя эликсиром, и ты станешь невидимым. Потом выйдешь отсюда, пройдешь сквозь все засады и посты. Тут же все окружено смертоподобно. Ровно в полночь тебя пойдут убивать. Потом труп твой с биркой на ноге окажется в морге. Потом тебя кремируют. И все. Раздевайся.
— А чем докажешь, что колдун?
— Следственного эксперимента хочешь?
— Давай. Наяривай. Покажи класс.
— Коньяк, который ты пил с Гражиной, не коньяк вовсе. Это эликсир. Компонент для того, чтобы получить нужную эфемерность. Теперь вот возьми флакон и разотри между ладонями.
Зверев вынул пробку из флакона, и на него пахнуло гнилью и смрадом болотным.
— Только немного, должно хватить на все тело. Я работал над этим эликсиром восемь лет. И ничего не получалось. Пришлось ехать на поклон к одному деду. В Рубцовск.
— И много вас таких?
— Таких, как мы, — нет. Других навалом.
Жидкость, жгучая и освежающая, несмотря на смрадный запах, потекла на ладони Зверева.
— Сразу втирай. Сразу!
…Кожа на руках его утончилась, стала прозрачной, и капилляры, красные и живые, явили свое тайное местонахождение, потом расступились, и кость, почему-то зеленая, показалась и стала таять. Только ногти на пальцах еще несколько мгновений висели в воздухе. Погасла свеча. Она просто догорела, и лишь теплые угли за печной заслонкой предлагали горсть света. Горсть праха.
— Скоро штурм. Раздевайся. Втирай. У тебя шесть минут.
Зверев сбрасывал с себя все, как личинка, освобождался от лишнего, чтобы стать прекрасным, крылатым и недоступным.
Он исчезал по частям, успевая увидеть свои внутренности и ужасаться.
— Второй флакон нужен мне. Все. Иди. Ты выдержал второй экзамен. Иди и снова найди мальчика. Иди. Они сдуру будут стрелять по стенам. Выходи же… Ты будешь невидимым один час. Запомни…
На этот раз никаких шагов расслышать не удалось. Просто посыпались оконные стекла, распахнулась дверь, кувыркаясь и перекатываясь по полу, в дом ворвались люди в черных чулках на харях. Едва не столкнувшись на крыльце со вторым эшелоном наступавших, он ступил на холодную землю…