Тройняшки не по плану. Идеальный генофонд
Шрифт:
Порывисто наклоняюсь и касаюсь губами ее лба. Задерживаюсь на какое-то время. И нет желания отстраниться.
— Это папа ваш… противный, — объясняю на ее языке. Мысленно матерю мужика, который их бросил. Пока не вспоминаю растерянный взгляд Агаты и сиплое: «Не знаю». Как такое возможно? Она ведь утверждала, что ЭКО не было… — Не нужен, значит, вам он такой, — опомнившись, заканчиваю фразу.
— Не знаю, мне кажется, нужен, — размышляет вслух Василиса. Выговаривает слова с трудом. Язык заплетается. — Он о нас бы заботился. И мама, может, не
Как же хреново!
Не знаю, как мелкую утешить. И лишь пальцами веду по щеке, щелкаю по носику.
— Васена, — зову ласково.
— Спать хочу, — зевает заразительно, и я едва сдерживаюсь, чтобы не повторить. — Но боюсь, что ты уйдешь. И опять будет страшно и больно, — шумно шмыгает носом.
— Я останусь, — накрываю ладонью ее ручку, обессиленно лежащую поверх простыни. — Спи, — ощущаю, как она врезается пальчиками в мою кисть.
— Побудь моим папой? — предлагает, внезапно меня обезоружив, и наивным взглядом умоляет. — Немножечко.
Сглотнув нервно, я киваю.
— Да, — подтверждаю, и малышка измученно прикрывает глаза.
Постепенно ее дыхание становится спокойнее.
— Все, что хочешь, — осторожно сдавливаю крохотную ручку.
Глава 16
Несколько часов спустя
Адам
— Прекрати, Агата, сядь! — не выдержав, рычу на нее. Смотрю исподлобья на несчастную фурию. Гнев и отчаяние бурлят в ней. Такая гремучая смесь не для слабонервных.
Не поднимаясь со стула, выбрасываю руку, чтобы ухватить чертовку за тонкое запястье, но она уворачивается. Продолжает раздраженно и бездумно цокать каблуками, меряя шагами пол.
Упираюсь локтями в колени, наклоняюсь и пальцами массирую виски. В глазах рябит от ее передвижений. И тошнота идиотская никак не проходит, лишь усиливается.
— Не могу! — фыркнув на меня, следом всхлипывает. Яростно стирает слезы со щек, но они вновь прокладывают дорожки по розовой коже.
Агата такая ненормальная с того момента, как застала нас с Васькой в палате. Подслушала, видимо, часть разговора. И теперь злится. На ситуацию, на грубых сотрудников детсада и жестоких детей, на болезнь дочки. На меня…
Злится и плачет.
И с каждым новым шагом что-то будто с хрустом ломается внутри нее.
— Хватит! — рявкаю и подскакиваю с места.
Запомнив в точности траекторию пути, по которому все это время металась Агата, я ловлю ее на середине коридора. Притягиваю к себе так быстро, чтобы не успела выкрутиться. И обнимаю крепко.
— Ты изводишь себя, — чувствую, как она обмякает немного в моих руках. — Этим ты Васене не поможешь.
— Пусть мне разрешат с ней ночевать, — выдыхает мне в грудь, уткнувшись носом. Клянчит, как ребенок, будто я могу решить все ее проблемы. Да я с собственными разобраться не в состоянии!
— Нельзя, ты же сама понимаешь. Пока нельзя. Может, завтра уже переведут в обычную палату, — уговариваю, поглаживая по содрогающейся спинке.
— Знаю, —
— Не могу, — припечатываю ее же фразой и опять заключаю в объятия.
Замираю, с каким-то болезненным чувством наслаждаюсь ее теплом. Эгоистично воспользовавшись слабостью и податливостью Агаты, прижимаю ее ближе и зарываюсь рукой в длинные, до пояса, шикарные волосы, собираю их в кулак.
— Все хорошо, состояние стабильное. Василиса спит, — голос дежурного врача пробивается сквозь шум в ушах. — Можете ехать домой, утром навестите.
— Нет, — упирается глупая чертовка.
Подталкиваю ее к стульям, заставляю присесть и хоть немного отдохнуть. Сам же втайне прошу у медсестры на посту успокоительное.
— Пей, — приказываю через несколько минут и протягиваю Агате пластиковый стаканчик со слабым чаем из автомата.
Сурово стреляю в нее предупреждающим взглядом, чтобы не вздумала сопротивляться. И она слушается. Выпивает эту бурду вместе с растворенным в ней успокоительным.
Чертовка убьет меня, если узнает. Но это будет потом. А сейчас она устало укладывает голову мне на плечо — и через некоторое время засыпает.
Четко отдавая себе отчет в том, что с этого момента я живой труп, я несу Агату к машине и везу домой. Тяжелый день, перенасыщенный эмоциями и страхами, сделал свое дело — чертовка отключилась. И дело не только в успокоительном. Заряд сел в этой дерзкой батарейке, силы иссякли. У меня, если честно, тоже…
В дом заношу Агату на руках, нагло шикаю на встретившую нас Бересневу, кивком спрашиваю, где спальня, и осторожно поднимаюсь по лестнице. Укладываю чертовку в постель прямо в одежде, неловко укутываю ее в покрывало.
Приседаю на пол возле изголовья. Кошусь на смятую ткань, что бесформенной кучкой лежит на хрупком теле Агаты. Нахожу уголок покрывала, тяну аккуратно. Я никогда не заботился о женщинах. Так что для меня и это уже подвиг.
— Васька? — сквозь сон лепечет Агата.
Слышу тонкий всхлип — и моя рука невольно касается ее щеки, поглаживает невесомо.
— Тихо, она спит. Разбудишь, — лгу я, копая себе могилу все глубже. Агата мне утром шею свернет за то, что я ее увез.
Но пока что она мычит что-то удовлетворенно, поворачивается набок, сбив покрывало, которое я так долго и осторожно равнял, и устраивается удобнее на подушке. Носом трется о сатиновую ткань в мелкий цветочек.
Дождавшись, чтобы Агата крепче заснула, и осмелев, я очерчиваю пальцами линию ее подбородка, спускаюсь к шее и ключице.
Останавливаюсь, услышав скрип двери за спиной, и рывком поднимаюсь на ноги.
Покидаю спальню с невозмутимым видом. Будто это не я, а другой Адам пару мгновений назад чуть ли не сорвался — и не лег с Агатой, чтобы обнять ее и остаться до утра. Без каких-то пошлых мыслей. У меня на них элементарно сил нет.
Просто чтобы побыть рядом, когда нам обоим это необходимо…