Трудная любовь

Давыдычев Лев Иванович

Потом им овладело желание избавиться от Лесного, чтобы не видеть его самодовольной физиономии. Николай внимательно приглядывался к Полуярову и Копытову — кто же из них будет редактором?! Он решил на всякий случай не отходить от Копытова, но и не выдавать своей неприязни Полуярову.

Но пока он раздумывал, что и как делать, что предпринять, его вызвал Копытов.

— Разговор у меня к тебе есть, — сумрачно сказал редактор. — Правду говорят, что ты разводишься? Или сплетни?

— Развожусь.

— Ух,

снял бы я сейчас с тебя штаны да всыпал как следует! — с искренним возмущением воскликнул Копытов. — Ты меня извини, конечно, за такие слова, но мало, видно, теперь детей порют. Чего вы там не ужились? Чего не поделили?

— Я тут ни при чем, — жалобно отозвался Николай. — Жена мне изменяла с моим подчиненным. С Лесным. А я с ним должен каждый день один на один в кабинете сидеть.

— Остановись, дай опомниться, — попросил Копытов, но Николай, словно подталкиваемый кем-то в спину, продолжал:

— Лесной вообще не имеет права работать в газете. Его моральное, вернее, аморальное, лицо достойно осуждения.

— Тебе легко осуждать, — кусая ногти, проговорил Копытов. — Выпороть бы вас всех… Лоботрясы. Иди.

Не успел Николай прийти в себя от этого разговора, как его вызвал Полуяров, спросил отрывисто:

— Когда перестанете бездельничать?

— Когда будут нормальные условия для работы, — оторопев от неожиданности, пробормотал Николай. — Я не могу работать с Лесным, вы это знаете… Неужели нельзя перевести его в другой отдел?

— Вы не замечаете одной интересной детали в жизни редакции? — вопросом ответил Полуяров. — Происшедшее на партийном собрании не мешает редакции работать. Никто, кроме вас, не носит траура. Вы опустились, Рогов.

— Завтра я приду в новом костюме, — сказал Николай, вспомнив о Риточке, — вы удовлетворены?

— Да, если вы в новом костюме будете работать как полагается. Напрасно вы ждете чего-то, надеетесь на выгодные для вас перемены.

— Ничего я не жду, — пробормотал Николай, — можно идти?

— Идите. Мне жаль вас, вы на опасной дорожке. Я надеялся, что вы переживете личное горе, как человек, как коммунист.

— Вы меня и за человека не считаете? — гордо спросил Николай. — И при чем здесь…

— А при том, — строго произнес Полуяров, — что в любых случаях жизни надо быть коммунистом. Я не оправдываю поведения Лесного, но вы не имели права распоясываться, к бутылочке тянуться…

В глубине души Николай готов был поблагодарить Полуярова: «Спасибо, я и сам знаю, что иду неверным путем. Вы поддержали меня». Но, смерив Полуярова недобрым взглядом, Николай ушел.

Риточка смотрела на него с нескрываемым любопытством, и Николай немного воспрянул духом.

Назавтра в областной газете было напечатано объявление о разводе. Николаю казалось, что в редакции все отводят от него глаза. Но никто

ничего не сказал. Риточка подошла и, протянув газету, спросила участливо:

— Это вы?

Малиновый ноготок показывал на объявление… Рогов… Роговой…

Николай был в новом костюме, с удовольствием оглядел себя в зеркале и ответил небрежно, что это он.

— Вот поэтому я и боюсь выходить замуж, — проговорила Риточка, поправляя платье на высокой груди. — Вдруг попадется муж вроде вас.

Она вздохнула и посмотрела на него так жалобно, что Николай сразу понял и спросил: — Вы часто бываете в театрах? Она ответила, сокращая разговор:

— Когда пойдем?

Николай удовлетворенно улыбнулся, провел взглядом по ее точеной фигурке, расчетливо обтянутой платьем, и сказал:

— Да хоть завтра.

«Тоже ведь женщина, — насмешливо думал он, глядя ей вслед, — дура-дурой, а способна… заинтересовать. Надо было иметь дело вот с такими риточками, а не жениться. Весело, и никаких судов».

Однако назавтра пришлось срочно выехать в командировку. В редакцию поступило письмо, в котором работник одного из горкомов комсомола сообщил, что молодой навалоотбойщик Василий Кошелев из передовика стал пьяницей.

Прощаясь с Риточкой, Николай краем уха слышал, как Полуяров доказывал Копытову, что кого-кого, а Рогова посылать не следовало — сам пьет.

«Вот когда приеду, привезу статью, тогда посмотрим», — подумал Николай. Он был уверен, что привезет такой материал, что вся редакция ахнет.

* * *

Теплилась в сердце любовь, но Ольга твердила себе: ты недостойна его. И все-таки нельзя было сдержать радость, нельзя было приказать сердцу.

Мечта о счастье волновала Ольгу, как волнуют будущего пилота плывущие в поднебесье облака. Не скоро достанешь их, но они зовут, манят, и, ступая по земле, восторженно смотришь на небо.

Новые силы пробудились в Ольге. Она удивлялась, откуда берется в ней страстное желание работать и работать. Его не могли заглушить даже муки совести и раздумья.

Она тянулась к Валентину, но ее крепко держали и не отпускали воспоминания. Она хотела многое забыть и не могла. Ольга закрывала глаза, и в ушах раздавался торопливый говорок низенькой женщины, прячущей в сумочку сто пятьдесят рублей за «сами согласитесь, рискованное дело». Потом Ольга вспоминала койку в коридоре больницы и белую стену, к которой она отворачивалась, когда мимо проходили студентки-практикантки. Тогда ей приснился ужасный сон: маленький, в клетчатом пальтишке, ее сын, со сползшим с одной ноги чулком, стоит к ней спиной. «Милый! — кричит она. — Иди к маме! Иди ко мне, к маме!» А он так и не обернулся, не показал лица, ушел… а пальтишко было клетчатое, а с одной ноги сполз чулок…