Трудный месяц май

Миксон Илья Львович

Теперь, когда началась настоящая работа нефтепереработчика, мысли Арсланова опять возвратились к сыну.

«Летчицкий» шлем

Старший лейтенант Осипов, коротко постучавшись, вошел в кабинет начальника:

— По вашему вызову…

— Вот, — перебил его начальник, — Русаков Петр Петрович. У него для тебя есть кое-что. Полагаю, немаловажное.

На диване сидел пожилой человек. У ног его стоял фибровый «командировочный» чемоданчик.

— Я вас полдня разыскиваю! — воскликнул

Осипов. — Все телефоны оборвал в Иришах и Ленинграде. Пойдемте ко мне! Там вас, кстати, один человек дожидается.

Но Павел Кириллович Градов уже ушел.

Милицейский «газик», блистая голубой молнией, мчался по набережной дороге.

— Хоть под землей, а найду! — бормотал сирели Армен.

Шофер привык к таким громким мыслям старшего лейтенанта, а сидевший позади Русаков подался вперед и спросил своим густым, тягучим басом:

— Вы что оказать хотели?

— Нет, ничего. Ничего, Петр Петрович. Значит, воевали здесь от начала до конца?

— Так точно. Совместно со старшим лейтенантом Градовым. Пока его не ранило. А сынок Градова, Антон этот самый, про это и выспрашивал. У меня в душе сразу подозрение возбудилось!

— Почему же не сразу пришли к нам или отцу не сказали?

— Подозрение — это не улика. О том, что ребята пропали, я час назад в поезде узнал. Тогда и укрепился в подозрении своем, с вокзала — прямо к вам. С чемоданчиком даже. — И Русаков с досадой попомнил, что оставил его там, у начальника. — Ничего?

— Не пропадет, — успокоил Осипов. — Не волнуйтесь.

— Я не волнуюсь… Сердце теснит, когда мимо бывшего поля боя проезжаю.

«Прощения проси!» — приказал сирели Армен.

— Извините, Петр Петрович.

— О чем разговор…

— Скажете, где остановиться.

— Пожалуй, лучше от очистных начать.

Они вышли из машины у кирпичных зданий новой очистной станции и медленно двинулись назад по берегу Волхова.

— А как он выглядел, выход? — спросил Осипов.

— Обыкновенно выглядел. Обмурован, дверь железная. Так в мирное время, конечно, было. В войну от сотрясений обрушилось все, кольями укрепить пришлось.

— А двери?

— Про них не скажу, куда подевались. Но, помнится, когда после демобилизации, в сорок шестом, приехал сюда, выход нашел… Обвалился, конечно. А дверей не было уже.

— И где же вы поселились?

— Нигде. Шалаш соорудил, потом землянку отстроил, а там и избу срубил. Я ведь на железной дороге работал, другого дела тут не было. Дорога нам и помогала, стекло на окна дали. Кирпич на печи в поселке бывшем собирали. Кирпич же не горит, остался.

— Петр Петрович, а тогда, в сорок шестом, вы не проникали в подвалы?

— Нет, никто туда и попасть не пытался, водою все залито было. И взрывчатки тут в земле, сами знаете, сколько. Да и засыпан он был, вход. По кольям только и угадал то место.

— Н-да, а сейчас и кольев не стало…

— Откуда же им уцелеть?

Осипов не ответил. Они прошли уже метров двести,

но — ничего подозрительного. Небольшой обрывчик, ступенька. От подножия — косой песчаный спуск, наверху — трава, редкие кустики; беспомощно висят голые корешки.

— А тот, глядите, бойкий! К воде поближе спустился.

Осипов сразу и не понял, что Русаков имел в виду широкий куст, росший впереди не наверху, а под стенкой обрывчика. Куст как куст, жимолость или крушина, а может быть, и серая ольха, деревце вообще невысокое, часто похожее на кустарник.

— И дальше бежать хочет, — сказал еще Русаков.

Куст, действительно, будто стойку для дальнего разбега принял — нижние ветки подогнуты, как руки в локтях, и наклонился всем корпусом.

— Похоже, — отозвался Осипов, и они тем же медленным шагом продолжали свой путь.

Но вдруг словно кто-то подтолкнул Осипова в спину. «Быстрее!» — приказал сирели Армен. И с Русаковым произошло нечто подобное. Оба ускорили шаги, почему-то не спуская глаз с кустика.

— Здесь! — вскричали они в один голос.

Не надо быть ни ветераном, ни сыщиком-следопытом, чтобы понять: здесь.

Кустик ольхи, рано зазеленевший и преждевременно подсыхающий, едва держался на своей единственной ноге. Кто-то, выползая ногами вперед, уперся резиновой подошвой и вывернул деревце, не успевшее прижиться на новом месте. На это отчетливо указывали широкий и пологий желобок, ребристые печати, углубления от ладоней.

Русаков отложил ольхушку в сторону — и полностью открылась глазам черная дыра тоннеля.

Первым полез Осипов, но вскоре вернулся.

— Лопата нужна. Дальше — нора.

Пока они шли понизу, шофер медленно двигался по дороге, и теперь машина стояла совсем близко.

— Давайте я, — предложил шофер. — Мне с лопатой привычнее.

Спорить с шофером не стали. Он в районе лет пятнадцать баранку крутит. Это теперь красота — асфальт, бетонка, гравий на худой конец — а не так еще давно Иришский район самый бездорожный во всей области был. Водители больше за черенок лопаты держались, чем за баранку.

Шофер пропадал в подземелье довольно долго. Осипов уже беспокоиться начал. Промелькнула мысль послать Русакова к саперам, остановить работы, но надо было сначала убедиться до конца, прежде чем бить тревогу и мешать Январеву делать свое дело.

Наконец появился шофер, с ног до головы измазанный красноватой глиной.

— Вот, — сказал он, тяжело дыша. — А больше ничего нет и хода дальше нет, завал сплошной.

— Барбос! — не сдержался от громкого восклицания Осипов. Он знал прозвища своих основных подопечных, но, конечно же, никогда не пользовался ими. А тут сорвалось, само вылетело.

Шофер выкопал знаменитый «летчицкий» шлем.

Русаков стянул с головы кепку. Осипов покосился на него:

— Траур объявлять рано, — и указал носком сапога вниз. — Выполз он. По следам видно. А шлем свой, видимо, потерял.