Трудный поиск. Глухое дело
Шрифт:
— Послушай, дочь, ты плохо ведешь себя по отношению к Толе.
Антошка округлила глаза и рот, изображая крайнюю степень удивления.
— Не дурачься, это очень серьезно, — нахмурившись, сказала Ольга Васильевна. — Ты забываешь, что он тебе не брат. Ты кокетничаешь с ним, как будто чего-то добиваешься от него.
— Моя умная мама, где логика? Если я забываю, что он мне не брат, то почему бы мне с ним не пококетничать?
— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
— А что я, по-твоему, могу от него добиваться?
— Вот я и
— А если я люблю его?
— Не говори глупостей.
— Но я вправду люблю. И он меня любит.
— Ты что... Ты говорила с ним об этом?
— А зачем об этом говорить? Разве я не чувствую?
— Послушай, Антонина. Я говорю очень серьезно. Настолько серьезно, что попрошу Анатолия больше к нам не приходить.
Антошкины глаза испуганно остановились. Она тихо сказала:
— Ты этого не сделаешь.
— Но ты понимаешь, что все это значит? Анатолий женатый человек.
— Подумаешь!
— Не перебивай! И что значит «подумаешь»? Он любит Катю, Катя любит его.
— Не любит он Катю, и ты это прекрасно знаешь. И как он может любить эту куклу? И ноги у нее как палки и глаза бараньи. Он просто сам не знает еще, что не любит ее.
— Господи, какая ты еще дура! Пойми, что между тобой и Толей никакой любви нет. У тебя не было братьев, у него — сестер. Вот вы и привязались друг к другу, и никакая это не любовь.
— Нет, любовь.
— Да уверяю тебя, что Толя никогда о тебе как о женщине и не думал.
— Ну и пусть, потом подумает.
Ольга Васильевна рассмеялась.
— Чему ты смеешься? Почему он не может думать обо мне как о женщине? Почему?
Антошка задавала вопросы с обидой в голосе.
— Потому что ты девчонка. Потому что он занят совсем другими мыслями. Потому что ему и в голову не может прийти, что ты собираешься за него замуж.
— А если в голову не приходит, чего ты испугалась? Почему ты не хочешь, чтобы он к нам приходил?
— Я думаю, если он будет бывать у нас реже, то и у тебя дурь скорее пройдет.
— Наоборот! Я сама начну за ним бегать. Я хочу его видеть, можешь ты это понять?
Ольга Васильевна убирала посуду. И походка ее, и каждое движение были заторможены большой усталостью. Антошка вскочила и прижалась к ней.
— Мамочка, ты сама говорила, что он на меня как на женщину не смотрит. Говорила?
— Говорила.
— Пусть так и остается. Обещаю тебе, что сама ему на шею не повешусь и буду ждать, пока он сам скажет.
— Но я не хочу, чтобы ты его до этого довела.
— Не буду доводить. Буду холодна с ним, как заливной судак. Ты довольна?
В глазах Антошки двумя выпуклыми чечевичками блестели слезы. Ольга Васильевна утопила пальцы в ее густых волосах.
— Девочка моя, пойми ты, что я хочу тебе счастья. Даже если бы он полюбил тебя и развелся, ты не стала бы счастливой.
— Это еще почему?
— Ты думаешь — Кате с ним легко?
— Потому и трудно, что они чужие. А мне будет легко.
Ольга Васильевна отстранилась и ушла в комнату. Щелкнул замочек старенького
6
На семейном совете Игоря Сергеевича решили вызвать телеграммой о болезни Гены. На этой формулировке настоял Афанасий Афанасьевич. Таисия Петровна боялась, что такая телеграмма еще больше испугает мужа, чем сообщение об аресте. Но Афанасий Афанасьевич долго, обстоятельно доказывал, что слово «арест» по сути своего страшного смысла может отразиться на служебном положении Игоря. Пришлось согласиться.
Это привело к тому, что Игорь Сергеевич дважды приходил в ярость. В самолете и по дороге с аэродрома он терзал себя предположениями самого мрачного свойства. Гена даже в раннем детстве болел редко и легко. Поэтому Игорь Сергеевич телеграмме не поверил. Он решил, что сын попал под машину, и гадал: погиб или искалечен?
Когда он вбежал в квартиру и услыхал, что Гена жив, здоров, но арестован, чувство облегчения вызвало приступ гнева за глупую телеграмму. Огромный, закрывавший плечами всю спинку широкого кресла, он сидел обессиленный от волнения, сдерживал дрожь в пальцах и даже гневался без всякого вкуса. Таисия Петровна, ждавшая эту встречу со смертельным страхом, поминала добрыми словами Афанасия Афанасьевича за придуманный им телеграфный текст, сыгравший роль громоотвода. Похудевшая и поблекшая за эти дни, она сидела на полу у ног мужа, как олицетворение кротости и отчаяния.
Но прошло несколько минут, Игорь Сергеевич свыкся с мыслью, что Гена жив, и только теперь до него дошел смысл свалившегося на них несчастья. Его сын, его Генка в тюрьме! Он стал выпытывать у жены подробности, и по мере того как она рассказывала ему об обыске, об изъятых вещах, о тех обвинениях, которые выдвигал следователь, — нарастал и приближался девятый вал настоящего отцовского гнева.
Игорь Сергеевич встал, зашагал по комнате, привычно пригнув голову, чтобы не качнуть люстру, и промороженное лицо его окостенело. Он рывком открыл дверку трехстворчатого шкафа и стал сдергивать с плечиков висевшие платья, халаты, кофточки. В его железных пальцах они расползались, как будто были сшиты из кисеи. Вместе с оскорбительными словами он швырял жене клочья ее нарядов.
Таисия Петровна повалилась ничком на ковер и зажала руками уши, чтобы не слышать треска раздираемой ткани.
Игорь Сергеевич наколол палец о брошку, украшавшую какую-то блузку, плюнул со злости, натянул фуражку и вышел из квартиры. Он поехал в прокуратуру, не застал на месте следователя, узнал, что разрешение на свидание с сыном он сегодня не получит, и отправился к Воронцовым. Это были единственные люди в городе, с которыми можно было посоветоваться.
Ксения Петровна встретила его с траурным выражением лица, полезла по своей дурацкой привычке целоваться и спросила, где Тася.