Трудный рейс Алибалы

Аббасзаде Гусейн

— Не надо, пусть играет, — сказал Алибала. Он был весьма доволен собой. Верно говорят, что жить надо своим умом. Как будто и разумно рассудил Садых, а не дай он телеграмму в Минводы, вез бы Дадаша в своем купе без билета до самой Москвы и за это время извелся бы от волнения. «Теперь я, слава богу, спокоен, и никто мне не указ…»

Садых стоял, прислонившись к косяку дверей, смотрел на старшего товарища, на его утомленное лицо и думал о том, какой странный это человек. Без билета едет Дадаш, и ему хоть бы что, а Алибала чего только не пережил за это время! Ну по крайней мере теперь он немного успокоился, может, отдохнуть приляжет.

Да, беспокойный человек Алибала. Стоит ему взяться за какое-нибудь

дело или что-то кому-то пообещать, он не угомонится, пока не сделает задуманное и не выполнит обещанное. Из кожи вон лезет, а делает. Да и просить его иной раз не приходится, если он может кому-то помочь, дважды об этом заикаться не стоит — сам сделает. Людям от такой отзывчивости и обязательности, конечно, польза, а какая польза ему? Ни с того ни с сего человек лишает себя покоя, мечется по чужим делам, забывая о своих. Но в какое бы трудное положение ни попал из-за чужих забот, он никогда не сетовал и не сожалел, что впутался в чужое дело, и вообще терпеть не мог людей, которые вечно на что-то жаловались, Не дай бог раскиснуть при нем — оборвет и отчитает: разве пристало мужчине жаловаться? Если чем-то недоволен, постарайся исправить дело, а не можешь — сиди и помалкивай, незачем ныть, трепать языком и причинят;, головную боль другим. Попусту жаловаться — все равно что идти за дичью с незаряженным ружьем.

— Пассажир с семнадцатого места сошел, Алибала-даи, пойду постелю Дадашу.

— Да, Садых, ты уж потрудись.

Алибала, по обыкновению, после успешного завершения дела присел отдохнуть. Вода в «титане» была еще горячей, он налил себе стакан крепкого чаю, снимающего утомление. «Пока кассир не протянула мне билет, я все еще не верил, что дело образуется. Значит, у Дадаша есть счастье. Да и к начальнику я попал под хорошее настроение — без всяких разговоров он тут же отбил телеграмму в Минводы. Одним словом, Дадашу везет».

Поезд медленно тронулся, постепенно набирая скорость. Алибала выпил еще один стакан чаю.

Пришли Садых с Дадашем, и Дадаш сразу сказал:

— Большое спасибо, Алибала. Садых говорит, все устроилось, ты взял билет.

— Да, взял.

— Сколько хлопот я тебе причинил! Ехал бы ты себе тихо-мирно, если бы не я… Я тебе очень обязан.

— Ничем ты мне не обязан. Когда же, если не в таких случаях, приходят на помощь друг другу?

Дадаш сунул руку в карман и вытащил пачку денег.

— Сколько ты заплатил за билет?

— Да нисколько.

— Как то есть нисколько, что, тебе бесплатно дали билет?

— О деньгах не говори, если не хочешь меня обидеть.

В пачке, которую Дадаш небрежно держал в руке, были крупные купюры. Среди полусотенных Дадаш выбрал двадцатипятирублевую и протянул ее Алибале:

— Этого хватит?

Алибала деньги взять отказался.

— Ты мой гость…

— Но я же не дома у тебя, вагон не твоя собственность.

Алибала нахмурился.

— Так не годится, Дадаш. Днем ты принес из ресторана люля-кебаб, и мы с тобой не расплачивались, а ведь ресторан тоже не твой…

— Алибала, браток, только не обижайся… Ты же проводник. Я знаю, у тебя не такой оклад, чтобы покупать билеты всем, кто сядет в вагон, хотя бы и друзьям. — Деньги он все еще держал в руке. — Слава богу, деньги у меня есть. Пока трачу, не жмусь, а там видно будет.

Днем, когда Дадаш дал официанту-разносчику, доставившему люля-кебаб и напитки, новенькую пятидесятирублевку вместо сорока шести рублей семидесяти копеек и не взял сдачу, Садых начал к нему приглядываться. «Ишь как транжирит! А чего жаться, если денег столько?»

На глазок Садых прикинул, что в пачке, которую держал в руке Дадаш, не меньше тысячи рублей. Да, дядька денежный. Наверное, на доходном месте работает. Прямо играет деньгами. Алибала зря ломается и не берет за билет, словно у него

богатства выше головы/Деньги — это такая вещь, что чем больше их будет, тем лучше… Что для Дадаша двадцать пять, даже пятьдесят рублей? А Алибала с семьей на эти деньги три дня может жить… Словно читая мысли Садыха, Дадаш положил двадцатипятирублевку на столик, а остальные деньги сунул в карман.

— Послушай, Алибала, возьми эти деньги, а вот когда я в Баку приду к тебе в гости — угощай чем хочешь, расплачиваться не стану. Договорились?

— Нет, Дадаш, одно к другому не имеет отношения. Приезжай, милости прошу, угостим как можем. Но билет я тебе купил так, как если бы купил его себе.

— Ну и упрямец же ты! Ну ради сына твоего прошу: возьми деньги и считай, что угостил меня билетом, и мне будет приятно.

Дадаш уже знал, что единственный сын Алибалы Вагиф был военным инженером, служил где-то на Урале, жил он там со своей семьей и летом иногда приезжал в Баку. В Шувелянах, на берегу моря, они отдыхали, купались в море, вдоволь ели инжира и винограда. Алибала любил сына без памяти, и когда Дадаш попросил взять деньги его именем, уже не мог устоять.

— Ну зачем ты клянешься… — сказал он и неохотно положил деньги в карман. Да и денег этих много за билет. Раз ты считаешься, то и я посчитаю все до копейки и верну тебе сдачу.

Садых взял сторону Дадаша и сказал:

— Ну, Алибала-даи, точным можно быть, но не надо мелочиться, положи деньги в карман, да и дело с концом.

— Ради бога, бери, и не будем больше говорить об этом. Я же знаю, как вы зарабатываете.

И взглянул на Садыха. Значит, Садых рассказал Дадашу, что ему трудно живется. Привык ныть и стонать Но стонет-то Садых, а не он, Алибала!

Разнося чай, Садых всегда задерживается в купе, заводит задушевные беседы и как бы между прочим дает понять, какая у него большая семья, сколько нехваток г как трудно выкручиваться при таком низком заработке как у проводника. И пассажиры не оставались глухими к этому. Расплачиваясь за чай, они давали и Садыху «на чай», и давали порой весьма щедро. Словом, Садых «подрабатывал». В начале их совместной работы Алибала не знал о проделках Садыха. Но однажды ему зачем-то понадобился напарник, и он пошел за Садыхом. Тот сидел в купе и распространялся о своем тяжелом материальном положении. Алибала не стал упрекать Садыха при пассажирах, но когда они вернулись в служебное купе, сказал без обиняков: «Ты что перед первыми встречными выкладываешься? Как бы ни трудно тебе жилось, ты все-таки не нищий и не так беден, как говоришь. Ты молодой, стыдно так поступать, надо думать о своем достоинстве». Садых усмехнулся и доверительно сказал: «Алибала-даи, вы не знаете, почему я так делаю. Если узнаете, не станете сердиться. Это тактический ход. Денег у пассажиров побольше, чем у нас, не беда, если перекинут рубль-другой. Я говорю: семья… Не говорю: большая. Нас трое: жена, ребенок и я. Но до вас я работал с одним человеком, и оп научил меня всему этому, и, знаете, такая тактика приносит мне пользу». Только теперь Алибала понял, почему деньги за чай всегда собирает Садых. Выручка стала расти. За счет чего? Да, в сущности, за счет этого культурного попрошайничества. Он предупредил напарника: «Не делай так, Садых, очень прошу тебя, я такого заработка не хочу». — «Алибала-даи, клянусь могилой отца, я делал это ради нашей пользы. Не хочешь, больше не буду». И дал слово, что больше не заведет песен о тяжелом материальном положении. Алибала, не поверив клятве, первое время присматривал за Садыхом и, если тот задерживался в каком-нибудь купе, под каким-либо предлогом заходил неожиданно; в конце концов он убедился, что Садых по-мужски твердо держит свое слово и успокоился. И даже стал сожалеть, что, не поверив на слово своему молодому товарищу, стал проверять его.