Трудный Роман
Шрифт:
«С кем? С тем самым человеком?»
«Да, с тем самым. Что за тон? Не допрашивай меня, пожалуйста. Это тебя не касается».
Он не решился назначить ей встречу, но надеялся ненароком как бы случайно столкнуться с ней у ее дома. Ему просто не давало покоя желание увидеть ее, заглянуть в ее ясные очи и найти в них ответ на свои идиотские сомнения. Он сам себя мучил всяческими домыслами и до того распалился, что уже не мог найти себе места. Не усидев дома, он прибежал на ее улицу.
«Дурак, ах дурак!» — ругал он себя, вышагивая вдоль огромного каменного здания и прижимая
Но как бы он ни бранил и себя и ее, у него недоставало воли не думать о ней и не совершать таких безрассудных поступков вроде этой беготни вдоль ее дома. Да тут еще, в довершение ко всему, ему стало мерещиться, что и прохожие догадываются о причине его метаний и тихонько посмеиваются над незадачливым кавалером.
«Ну, подожди, я тебе покажу, ты у меня попляшешь», — мстительно бормотал он, сжимая кулаки. И сам не вполне отчетливо представлял, к кому именно относятся его угрозы. То ли к Жене, то ли к ее поклоннику.
Пробежавшись еще несколько раз, он уже совсем готов был уйти, прогоняемый морозом, когда вдруг увидел Женю под руку с хорошо одетым мужчиной. Внутри у Романа так и екнуло. Вначале едва не побежал от них — до того растерялся. Потом взял себя в руки и размеренным шагом направился им навстречу, делая вид, что совершенно случайно оказался здесь и идет, ни о чем не подозревая, куда ему требуется.
Он попытался рассмотреть ее спутника и определить, каков он из себя. Но только и успел заметить, что тот среднего роста, худощав, с тонкими чертами лица, хорошо одет, уже пожилой, лет около сорока. Подробностей и выражения лица уловить не сумел, так как забылся, приближаясь к Жене, целиком переключив свое внимание на нее.
«А-а, Роман, — как-то мимоходом сказала она, нисколько не удивившись. — Привет!» — и в знак приветствия подняла кверху руку в голубой варежке.
«Привет», — повторил он за ней машинально. У него тоже автоматически дернулась кверху таким же жестом, как у нее, рука, но он опоздал — Женя уже прошла, и рука с полдороги болтнулась вниз.
Идти следом, высматривать их было бы верхом унижения. И Роман, кривясь и жмурясь от досады, пошел прочь, подальше от ее улицы. Он то ругал ее, то издевательски хвалил, а над собой смеялся язвительно и беспощадно.
В этот же вечер он решил принимать Женю такой, какая она есть. «Что ж, чем хуже — тем лучше. Значит, мы квиты, — рассуждал он. — Почему она должна быть лучше других, лучше меня? А коли так, все упрощается. И не надо решать неразрешимых задач. А я-то терзался: сказать ей о Фантазерке или нет? Костя не в счет. Еще слишком наивен. Остается этот лощеный донжуан. Этим они и берут, прохвосты, легкодумных и доверчивых девчонок, падких до всякого внешнего лоска и словесной мишуры».
В этот же вечер и созрела в нем окончательно мысль свести счеты с тем сухопарым джентльменом, что шел с ней. Для того и решил взять у Кости несколько уроков бокса.
Только одно останавливало его. Он был почти, но не до конца уверен в правильности своих догадок.
Почти, но не совсем. Но
На контрольной, общей с 10 «А», Костя раньше всех решил задачи. С уважением оглядел одноклассников, склонившихся над тетрадями. Сколько бы ни шумели и ни дурачились, а к своему делу относятся серьезно. И правильно. Без этого какое же собственное достоинство?
«А вот и Соколова закончила. Что это у нее такая кислая физиономия? Чем недовольна? А ну-ка расшевелю ее», — решил он. Достал листок. Сами собой написались строки:
У Кати грустные глаза, У Кати нежная душа. Цветы дождя просили, А их, увы, скосили…Катя развернула записку, пожала плечами, порвала. Костя обиделся. Вот сухарь сухаревич.
Загадочная Катька натура. Вещь в себе. Иногда, правда, раскроется, и тогда готова на голове ходить. Есть в ней скрытый талант вожака, неведомый магнетизм — притягивает к себе чем-то мальчишек и девчонок.
Еще до того как Соколова стала членом комитета, она исподволь верховодила девчонками. Как скажет, притом негромко, словно бы про себя, так девчонки и поступают.
В девятом на вечере мальчишки почему-то демонстративно ушли после того, как объявили «белое» танго. Она сказала: бойкот. Целую неделю лучшая половина рода человеческого как в рот воды набрала. Целую неделю…
В девятом же ее избрали членом комитета. А случилось это так. На открытом комсомольском собрании обсуждали кандидатуры вступающих в комсомол. Говорили обычные слова. Хороший мальчик. Хорошая девочка. Спортсмен. Общественница. И т. д. и т. п. Вяло задавали одни и те же вопросы.
Потом голосовали. Кто «за»? Кто «против»? Кто воздержался? Нет. Принято единогласно.
Но вот стали обсуждать последнюю кандидатуру — Людочку Маликову, модную, утонченную, с лицом юной мадонны с картины Тинторетто. Ей задавали все те же вопросы:
— Двойки есть?
— Спортом занимаешься?
— Устав знаешь?
— Голосуем… Кто «за»? Кто «против»?
Поднялась одна рука.
— Я «против»!
Это Катя Соколова. Все заволновались.
— Объясни — почему?
— Потому что дураков в комсомоле и так хватает.
Батюшки, что тут поднялось! Словно взорвали в классе бомбу. Шум, свист, крики. Катя невозмутимо переждала бурю. Но едва наступило молчание, как разразилась рыданиями Люда. Она и впрямь была тихой, безобидной девочкой. Училась средне, ничем не блистала. Очень красивая — но разве она в этом виновата! И увлекалась, правда немножко, мальчишками. Вернее, наоборот — они ею увлекались…