Трудный Роман
Шрифт:
— Налей, Костя, товарищу артисту бокал шампанского, — кивнул в его сторону Роман. — Пусть выпьет и успокоится.
Костя потянулся за бутылкой с шампанским, опрокинул свой бокал на стол.
— Экий ты, брат, неуклюжий, — пробормотал он, уставясь на расползающееся по скатерти пятно. — Ну ничего. К завтрему высохнет.
— Не нужно мне, — сухо попросил незнакомец. — Я пить не буду.
— О’кей! Не хочет пить… — нетвердо проговорил Роман, — и не надо. Синьор артист трезвенник… Председатель общества трезвости.
Артист перестал жевать.
— Сопляк! Да как ты смеешь?! — взорвался он и с силой пристукнул ладонью по столу. — Я тебе в отцы гожусь…
Они опешили, но только на несколько мгновений.
— Осторожно, Костя, опасно для жизни. — Роман скорчил скорбную мину. — Опять проблема отцов и детей. Сугубо актуальная проблема.
Артист решительно предложил:
— Доедайте и живо убирайтесь, а не то…
«Где я его видел?» — снова мелькнула у Романа навязчивая мысль.
— Да вы нас не очень-то пугайте, — усмехнувшись, Роман кивнул на Костю. — У него первый разряд по боксу. Один удар — и полетите, в звезды врезываясь.
— Ну, чего шумите? — с вызовом, хотя и менее храбро, в свою очередь, спросил Костя.
— Еще одно слово, и отправлю обоих в вытрезвитель. Холодный душ вам не помешает. — Артист снова говорил спокойно, и это-то подействовало на ребят сильнее всего.
Роман и Костя переглянулись: им померещилось одно и то же — милиция, протокол, а затем вызов к директору, растерянные, испуганные лица родителей и многое, многое другое…
Не ожидавший встретить такой покорности и быстрого отступления, артист смягчился. Ребята торопливо доели, попросили официанта рассчитаться — им уже хотелось поскорее убраться отсюда, из ярко освещенного зала со множеством пестро одетых людей, гремящей музыкой, живыми рыбами в фонтане, женщинами на стенах и зеркалами на потолке. Официант подал счет. Роман искоса взглянул на него. Брови его поползли кверху, а уголки губ — книзу. Он полез в один карман пиджака, потом в другой, выложил на стол одиннадцать рублей. Добавил еще несколько серебряных монет. Не мигая, уставился на Костю. Тот почувствовал неладное, беспокойно заерзал на стуле, взглянул на счет, перевел взгляд на деньги, еще не вполне догадываясь, в чем причина замешательства приятеля.
— Деньги на бочку, — предложил Роман тоном, не терпящим возражений.
Костя, не отводя взгляда от счета, достал из кармана заветную десятку и бросил на стол.
— Еще рубль. Быстрее! И сматываемся из этого вертепа!
— У меня больше ни копейки!
— Э-э… проклятье! Что же делать?
— Вот вам деньги. — Артист положил на стол бумажку.
— Спасибо, товарищ артист, выручили. Мы обязательно отдадим, — пообещал Роман, приятельски подмигивая ему.
— Ладно, сочтемся как-нибудь. Будьте здоровы.
Пересекая зал ресторана, Костя не удержался и состроил зверскую рожу каким-то девицам, а на улице сокрушенно заметил, хлопнув себя по животу:
— Нет, Ромка, что ни говори, а нажраться за такие деньги не самое большое удовольствие.
— Ты бы еще подсчитал, сколько стаканов газировки мог купить, — с презрением отозвался Роман.
В буфете на очередной перемене Роман пятился спиной, выбираясь из толпы, со стаканом горячего желтого чая и толкнул Наташу. Бутерброд с маслом, который она подносила ко рту, церемонно оттопырив в сторону мизинчик, вырвался из руки и, перевернувшись в воздухе, прямо-таки влип в пол. Роман обескураженно смотрел на Наташу. Она плотно сжала свой маленький ротик, верхняя губа еще больше нависла над нижней, делая его похожим на клювик. И вся она встрепенулась, как встревоженная птица, и, вытягивая шею, уставилась на Романа немигающим взглядом. Роман окончательно стушевался. Ему отчаянно не хотелось цепляться с Семенцовой.
— Ничего не попишешь, всемирный закон подлости, — поддевая носком бутерброд, прилипший к полу, посочувствовал он.
— Что-оо? — переспросила Наташа, с деланным ужасом округляя свой птичий ротик и глазки под стеклами очков.
— Ничего не поделаешь, Наташа, на всем земном шаре бутерброд почему-то падает на землю маслом вниз. Поэтому так и назвали — всемирный закон подлости, — попробовал он пошутить.
— Это уж слишком, — поджала Наташа губки. — Всемирный закон не подлости, а грубости. Впрочем, от тебя и не такого можно ожидать.
— Ну что ты придираешься? — не на шутку огорчился Роман. — Вот дуреха…
— Я придираюсь? — закричала Наташа. — О небо!.. Я дуреха? А кто ты, Гастев? Ты грубиян, нет, ты просто хулиган, ты…
Но Роман уже без оглядки бежал от нее, оставив на столике так и нетронутый стакан с чаем.
На лестнице обогнал Катю. Почтительно поклонился, хотя они уже десять раз виделись, рукой приподнял воображаемую шляпу. Строгая девушка лишь неопределенно кивнула своей аккуратной головкой.
Катя вызывала у Романа пристальный, нескрываемый интерес. Она это чувствовала, но никогда не подавала виду и вообще, не в пример другим девочкам, словно бы не замечала его. Однажды на Костин вопрос Роман отозвался о Кате:
— Слишком правильная девочка. Одно это уже ненормально… — Помолчав, он добавил: — Хотел бы я только знать, что у нее за душой.
Она романтик, — сказал Костя. — Разве не видно?
— Мне — нет, — сказал Роман и, лукаво блеснув глазами, предложил: — Давай-ка спроси у нее.
Они подошли к Кате.
— А ну, комсорг, открой тайну. Только сразу, не думая. Чего стараешься? Боишься быть обыкновенной?
Катя не улыбнулась, как улыбнулась бы любая другая из школьных девчонок, не смутилась, как могла бы смутиться иная. У нее лишь вопросительно поднялись брови. Она не поддержала полушутку-полудерзость Романа. Она требовала к себе достойного отношения.
Роман перестал улыбаться, сбавил тон и повторил вопрос. Катя вздернула головкой:
— Нет, я хочу, чтобы все обыкновенные были необыкновенными!