Труды
Шрифт:
Живя в крайней скудости, он имеет жалкий вид [1014] . Когда решался вопрос о посвящении его в епископы, собравшиеся иерархи были шокированы его "жалким лицом, грязной одеждой, запущенными волосами" [1015] . Этой vilitas в одежде Мартин не изменил и после посвящения: ей соответствовала humilitas в его сердце [1016] . Его смирение идет так далеко, что разрушает самые основы иерархического строя в миру и в Церкви. Будучи воином и пользуясь услугами раба, Мартин переворачивает наизнанку социальные отношения между ними, оказывая своему слуге рабские услуги: прислуживает ему за столом, снимает и чистит его обувь [1017] .
1014
contemptibilem esse personam. V. M. c. 9, 3.
1015
vultu despicabilem, veste sordidum, crine deformem. Ib.
1016
Ib. c. 10, 2. Eadem in corde eius humilitas, eadem in vestitu eius vilitas erat.
1017
V. M. c. 2, 5. Рядом с этим омовение епископом ног у странника (V. M. с. 25, 3) является скорее частью быта. Ср. целование ног в кругу Севера D I 2.
Епископом Мартин "никого не судил, никого не осуждал, никому не воздавал злом за зло... так что, хотя он и был архипастырем, но его безнаказанно оскорбляли даже низшие клирики" [1018] .
1018
Ib. с. 26, 5.
1019
Cf. D. III, 2, 4. V. M. с. 16. Hoc suae nоn еsse virtutis... non esse se dignum (16, 5).
Самоуничижение одной стороной своей сближается с аскезой, т. е. с самопреодолением (закон нищеты проистекает из обоих источников); но само по себе оно есть нечто большее, чем аскетическое средство: непосредственное выражение религиозного опыта, у Мартина – сопереживания Христа. Потому-то оно стоит у него в теснейшей связи с любовью, проистекающей из того же откровения Христа. "На устах его один Христос, в сердце его одна любовь, один мир, одно милосердие" [1020] . Мартин молится за своих оскорбителей [1021] . Он выкупает пленных [1022] . Он просит у комита [1023] , императора [1024] , освобождения узников, прощения опальных. Он не может примириться с тем, что пролилась кровь еретиков, и порывает общение со всем виновным в этом грехе епископатом [1025] . Любовь Мартина находит выражение в жестах, которые могут быть названы этически гениальными. Все мы помним, как он, еще будучи воином и оглашенным, одевает нищего оторванной половиной своего плаща. На восемь столетий упреждая христолюбца Франциска, Мартин целует прокаженного [1026] – акт, в котором мы вправе видеть как выражение любви, так и аскезы унижения.
1020
V. M. 27, 2.
1021
Ibidem.
1022
D III 14.
1023
D III 4.
1024
V. M. с. 20, 2; D II 7, 3.
1025
о процессе присциллианистов и роли Мартина в нем см. Вabut, Priscillien et le priscillianisme, p. 168 sq. (освещение событий очень субъективное); Delehaye, о. с. р. 61 sq.
1026
Apud Parisios – leprosum miserabili facie horrentibus cunctis osculatus est atque benedixit. V. M. c. 18, 3.
Любовь его изливается и на животных, с чуткостью, необычной для западного христианина IV столетия. Если бл. Августин с любопытством наблюдает погоню собаки за зайцем [1027] , то Мартин в аналогичном случае спасает преследуемое животное [1028] . Сульпиций с удивлением останавливается перед зрелищем этой неоскудевающей любви, редкой, "в наш холодный век, когда она хладеет даже в святых мужах" [1029] . Даже умирающий, Мартин колеблется между любовью к покидаемым братьям и желанием соединиться со Христом [1030] .
1027
Confessiones, lib. X, c. 35, n. 57.
1028
D II 9, 6.
1029
Ep. III, 14. Cf. Ep. III, 11: totus semper in Domino misericordiae visceribus afluebat.
1030
dubitavit paene quid mallet, quia nec hos deserere nес а Christo volebat diutius separari... lacrimasse perhibetur Ep. III, 11. В основе, может быть, лежит Филип. 1:21-25.
Быть может, здесь всего уместнее упомянуть о неожиданных чертах юмора в строгом облике Мартина. Ни в стоическом бесстрастии, ни в юродстве смирения они не находят объяснения, но легче всего уясняются, как выражение любви к тварям (подобно юмору Франциска). Замечательно, что немногочисленные примеры "духовного остроумия" Мартина, приводимые Севером [1031] , обращены к природе и животным. Таково сравнение остриженной овцы с христианином, отдавшим одну рубашку.
1031
verba spiritualiter salsa, D II 10.
Впрочем, и любовь сближается Сульпицием с аскезой. Любовь Мартина только сострадание, никогда – сорадование: следовательно, она исполняет его скорбью: "чьим горем не болел он? чьим соблазном не уязвлялся? Чья гибель не заставляла его стенать?" [1032] И, перечисляя права Мартина на "бескровное мученичество", Север, вслед за "голодом, бдениями, наготой, постами, поношениями завистников, преследованиями злых", непосредственно приводит "заботу о немощных, беспокойство за подвергающихся опасностям" [1033] . Так господствующая идея аскезы стремится подчинить себе все проявления духовной жизни, первоначально от нее независимые. Аскеза, равнозначащая мученичеству, как источник святости и мощи (virtus) – такова первая и последняя идея Северова жития св. Мартина.
1032
Ер. II, 13.
1033
Ер. II, 12.
На этом принципе Сульпиций строит целую социальную философию, антикультурную и разрушительную в своих выводах. Принцип аскетического уничижения, "истощания" перерастает форму личной добродетели (смирения) и делается мерилом для суда над миром. Это потому, что в основе его у Сульпиция лежит не опыт собственной моральной нищеты, ("блаженны нищие духом"), а созерцание нищего, истощившего себя Христа. В свете уничижения Христова истлевают все культурные ценности.
Мартин – сын воина, не получивший никакого образования [1034] . Это не мешает прелести его бесед и глубокому проникновению в смысл св. Писания [1035] . Все остальное в науке для Севера – утонченного ритора – вредный вздор. С обычным тщеславием обращенных литераторов [1036] , он старается извинить свой будто бы "необработанный слог" [1037] . Но к чему все это? "Царство Божие не в красноречии, а в вере... Долг человека искать вечной жизни, а не вечной памяти" [1038] . "Какую пользу получило потомство, читая о битвах Гектора или о философии Сократа? Когда не только подражать им глупость, но безумие не нападать на них самым жестоким образом" [1039] .
1034
homini illiterato V. М. 25, 8. Ср. для контраста характеристику Присциллиана в хронике того же Сульпиция: "plus iusto inflatior profanarum rerum scientia". Chr. II, 46, 5.
1035
quam acer, quam efficax erat, quam in absolvendis scripturarum quaestionibus promptus et facilis: me ex nullius unquam ore tantum scientiae, tantum (ingenii) boni et puri sermonis audisse. V. M, C. 25, 6.
1036
Ср.
1037
sermo incultior legentibus displiceret V. M. Prol. 1.
1038
Ib. 3 и с. 1, 4.
1039
non acerrime etiam inpugnare dementia, ib. c. 1, 3.
Эти выпады против античной культуры в устах Севера не новы; они общи у него с бл. Августином, Иеронимом, почти всеми его современниками. Оригинальна для Севера суровость в отвержении социальных форм жизни. Он ненавидит деньги даже тогда, когда они употреблены на доброе дело. Один святой пресвитер из Киренаики отказывается взять десять солидов, дар для своей бедной церкви, с таким обоснованием: "Церковь не строится золотом, но разрушается им" [1040] . Так и Мартин бросает дары, полученные им от императора, – "как всегда, на страже своей бедности" [1041] . Впрочем, мы видим Мартина, принимающим денежные суммы, – но для выкупа пленных, – и расточающим их на эту благую цель прежде, чем тяжелое бремя золота достигло монастырского порога [1042] . В монастыре Мартина нет места никаким искусствам или ремеслам, кроме письма; да и тем занимаются малолетние [1043] .
1040
ecclesiam auro non instrui, sed potius destrui. D I 5, 6.
1041
D II 5, 10.
1042
D III 14. Для управления монастырским имуществом в Мармутье поставлен диакон. D III 10, 2. Там есть и наемные рабочие V. M. 21, 3.
1043
ars ibi exceptis scriptoribus nulla habebatur, cui tamen minor aetas deputabatur V. M. c. 10, 6.
Служба государству "бесполезна" [1044] . Мартин считает несовместимой воинскую службу со званием христианина и бросает ее перед битвой. "Christi ego miles sum: pugnare mihi non licet" [1045] . Не раз отмечался своеобразный республиканизм Севера, вернее, ненависть к царской власти, сказавшаяся в его Хронике [1046] . Достаточно суров он к государям и в своей агиографии Мартина [1047] . Юлиан называется тираном без упоминания о его язычестве: при этом отношение его к Мартину, в изображении Севера, далеко от жестокости [1048] . Валентиниан изображен суровым гордецом, не допускающим к себе святого: огонь, охвативший его трон по силе Мартина, научает его уважать чудотворца [1049] . Максим, характеристика которого странно двоится, необычайно искательный перед Мартином, встречает с его стороны открытое неуважение. "Не взирая на многократные приглашения, Мартин уклонялся от его пиров, говоря, что не может быть участником трапезы того, кто лишил одного императора царства, другого жизни" [1050] . Но если этот урок можно объяснить принципом лояльности, то следующий говорит о невысокой оценке царской власти, как таковой. Мартин, удостоивший, наконец, своим присутствием царский пир и получивший из рук Максима первый кубок, передает его после себя не императору, а пресвитеру, говоря, что "недостойно было бы для него предпочесть самого царя пресвитеру" [1051] . Императрица, жена Максима, не знает, как сильнее унизиться перед Мартином. Она прислуживает ему за столом и, распростершись на земле, "не может оторваться от его ног" [1052] . Не смирение ее, а унижение [1053] перед Мартином приковывает внимание автора, который вводит в свое повествование и других правителей – префектов и комитов – в тех же двух положениях: личного унижения или наказанного тиранства. Мартин отказывается пригласить на пир префекта Винценция, несмотря на приводимый последним пример Амвросия Миланского: этот поступок мотивируется нежеланием поощрять тщеславие вельможи [1054] . Комит Авициан – это "зверь, питающийся человеческой кровью и смертью несчастных... Мартин видел у него за спиной демона огромной величины". Но, укрощенный Мартином, тиран, по крайней мере в Type, безвреден [1055] .
1044
inutilem militiam D I 22, 2.
1045
V. M. с. 4. Ср. выше: solo licet nomine militavit (с. 3), non tamen sponte (c. 2, 2).
1046
regium nomen, cunctis fere liberis gentibus perinvisum Chr. I, 32; slultitia regum omnium, qui sibi divina vindicant. Ibid. II, 7.
1047
Ср. общее суждение о "триумфаторах": illi post triumphos suos in tartara saeva trudentur. Ep. III, 21.
1048
V. M. c. 4.
1049
D II 5, 5-10.
1050
V. M. с. 20, 2.
1051
Ib. c. 20, 6.
1052
D II 6, 4.
1053
Justius adsiduitatem, immo potius servitutem D II 6, 4.
1054
ne qua ex hoc vanitas adque inflatio obreperet D I 25, 6.
1055
Turonis tantum innocens erat D III 8, 1-3.
Сульпиций не находит достаточно резких слов, чтобы заклеймить, с одной стороны, преступное вмешательство государства в дела Церкви [1056] , с другой – раболепство развращенного епископата перед государем [1057] . Один Мартин "почти исключительный пример того, как лести царской не уступила святительская твердость" [1058] . Даже тогда, когда Мартин печалуется перед императором за осужденных, "он скорее повелевает, нежели просит" [1059] . Смиренный перед всеми, сносящий обиды клириков, умывающий ноги гостям [1060] , Мартин становится необычайно суров и властен в обращении с представителями государства. Чтобы посрамить их гордость, он забывает о собственном смирении. А между тем в основе, как личной кротости, так и общественной непримиримости, один и тот же религиозный опыт: образ уничиженного Иисуса [1061] .
1056
Saevum esse et inauditum nefas, ut causam ecclesiae iudex saeculi iudicaret. Chr. II, 50, 5. Cf. D I 7, 2: saevo exemplo.
1057
foeda circa principem omnium adulatio notaretur seque degeneri inconstantia regiae clientelae sacerdotalis dignitas subdidisset V. M. 20, 1.
1058
Ibidem.
1059
Imperavit potius quam rogavit. Ibid. c. 20, 2.
1060
Ibid. 25, 3.
1061
Уместно вспомнить, что у другого социального радикала младшего поколения (V в.), тесно связанного с аскетическими кругами Галлии (Лерин), у Сальвиана, в основе его ригоризма лежит тот же образ Иисуса: "вселенский Страдалец, самый бедный в мире, ибо чувствует беду всех".