Труп в оранжерее
Шрифт:
Питер родился в 1890 году. В то время его мать была очень обеспокоена поведением своего мужа (Денвер всегда был скучным, хотя большой скандал разразился только в год юбилея), и ее страхи, вероятно, подействовали на мальчика. Он был очень слабым ребенком, беспокойным и непослушным, и к тому же всегда слишком сообразительным для своего возраста. Он не обладал физической красотой Джеральда, но сумел развить в себе то, что я называю своего рода подлинным умением: скорее ловкость, чем силу. Он прекрасный игрок в крикет и отличный наездник. Он также чертовски храбр: та разумная храбрость, которая оценивает риск прежде, чем принимается за дело. В детстве он страдал от ночных кошмаров. К ужасу своего отца, он вырос со страстной любовью
В начальной школе он не был счастлив. Он был скрупулезным ребенком, и вполне естественно, что однокашники назвали его «слабаком» и обращались с ним как со своего рода клоуном. Защищая себя, он мог бы смириться с таким положением вещей и превратиться в ученика с клеймом клоуна, если бы учитель физкультуры в Итоне не обнаружил у него природные способности к игре в крикет. После этого, как принято, все его эксцентричные причуды стали считаться остроумными, и Джеральд неожиданно увидел, что его презираемый младший брат стал более известной личностью, чем он сам.
К шестому классу Питер умудрился стать знаменитостью — атлет, ученый, справедливый арбитр — пес pluribus impar. Крикет во многом помог ему — множество итонских студентов помнят «Большого Флима» и его игру против Хэрроу, — но я взял на себя заботу о том, чтобы представить его надежному партнеру, открыть ему дверь в деловой мир и научить отличать хорошее вино от плохого. Денвер не беспокоился о нем — у него было слишком много собственных проблем и, кроме того, он был занят с Джеральдом, который к тому времени стал призовым шутом в Оксфорде. Фактически Питер никогда не был последователем своего отца, он безжалостно критиковал родительские проступки, но симпатия к матери разрушительно повлияла на его чувство юмора.
Денвер, разумеется, был бы последним человеком, который бы допустил просчеты в своем потомстве. Ему стоило немалых денег вытащить Джеральда из Оксфордского дела, и он охотно предоставил мне заниматься воспитанием его другого сына. Так, в возрасте семнадцати лет Питер приехал ко мне по собственному желанию. Он был взрослый для своего возраста и чрезвычайно разумный, и я обращался с ним как светский человек.
Я устроил его в надежные руки в Париже, поручив ему управлять своими делами на разумной деловой основе и следить, чтобы они завершались с хорошей репутацией и выгодой для него. Он полностью оправдал мое доверие. Я полагаю, что ни у одной женщины никогда не будет причины пожаловаться на обращение Питера; по крайней мере две из них получили вознаграждение, с тех пор как вышли замуж (довольно сомнительное вознаграждение, я признаю, однако все же вознаграждение). Здесь опять я настаиваю на моей соответствующей доле доверия; однако, каким бы он ни был достойным молодым человеком, было бы нелепо положиться на волю случая в выборе светского образования.
Питер в это время был действительно очарователен — очень открытый, скромный и воспитанный, искрящийся живым остроумием. В 1909 году он получил ученую степень, чтобы читать историю в Баллиоле, но тут, должен признаться, он стал невыносимым. Мир был у его ног, и он стал высокомерным. Он приобрел претенциозность, излишне подчеркнутую оксфордскую манеру и монокль и открыто излагал взгляды за и против Атланты, хотя, надо отдать ему должное, он никогда не пытался покровительствовать своей матери или мне. Он преподавал второй год, когда Денвер сломал себе шею на охоте и Джеральд унаследовал титул.
Джеральд показал гораздо больше ответственности касательно имущества, чем я ожидал; самая большая его ошибка состояла в том, что он женился на своей кузине Хелен, костлявой, чересчур воспитанной скромнице, весьма взбалмошной. Она и Питер ненавидели друг друга; но Питер всегда мог остановиться у матери в Дауерском доме.
Затем, на последнем курсе в Оксфорде, Питер влюбился в девушку семнадцати лет, совсем ребенка, и немедленно забыл все, чему его когда-то учили.
Затем началась война. Конечно же, молодой идиот безрассудно решил жениться, прежде чем пойдет на войну. Но его собственные благородные сомнения сделали из него простой воск в руках других людей. Ему указали на то, что, если он вернется искалеченный, это будет несправедливо по отношению к девушке. Не задумываясь, он умчался в безумии самопожертвования, чтобы расторгнуть с ней помолвку. Я не участвовал в этом; я был достаточно доволен результатом, но не мог мириться с такими способами.
Он очень хорошо служил во Франции; стал отличным офицером, и солдаты любили его. Затем он возвратился в отпуск в звании капитана и узнал, что девушка вышла замуж — за настойчивого шалопая, какого-то майора, за которым она ухаживала в военном госпитале и который в обращении с женщинами руководствовался девизом «Хватай их быстро и обращайся с ними грубо». Это было действительно жестоко, так как девушке не хватило смелости сказать Питеру об этом заранее. Они поженились в спешке, когда услышали, что он приезжает домой, и все, что он получил — это письмо, объявляющее, что дело сделано, и напоминающее ему, что он сам разорвал с ней помолвку.
Я скажу, что Питер сразу пришел ко мне и признал, что он был глупцом.
«Хорошо, — сказал я, — ты получил свой урок. Не ходи и не выставляй себя дураком в другом направлении».
Таким образом, он возвратился к своей службе (я уверен) с явным намерением быть убитым, но получил лишь звание майора и вознаграждение за некоторую неожиданно удачную операцию по сбору сведений в немецком тылу. В 1918 году он подорвался и был засыпан землей в воронке от снаряда около Кодри, что послужило причиной длительного нервного срыва. После этого он обосновался у себя в квартире на Пиккадилли, с человеком по имени Бантер (он ранее служил сержантом и был ему предан), и начал приходить в себя.
Хочу сказать, что я был готов ко всему. Он потерял всю свою прекрасную открытость, никому не доверял, включая свою мать и меня, перенял малопонятную легкомысленность манер и позы дилетанта и стал фактически законченным комиком. Он был богат и мог делать, что хотел, и для меня стало родом сардонического развлечения наблюдать за усилиями послевоенного женского Лондона, пытающегося покорить Питера.
— Не может же, — сказала одна матрона, жаждущая заполучить Питера, — бедный Питер жить подобно отшельнику.
— Госпожа, — сказал я, — если бы он мог, он не был бы Питером.
Нет, с этой точки зрения я о нем не беспокоился. Но я не мог не думать, что для человека с его способностями опасно ничем не заниматься, и сказал ему об этом.
В 1921 году было дело об аттенбургских изумрудах. О нем никогда не писали в газетах, но оно произвело фурор даже в тот неспокойный период. Суд над вором был чередой захватывающих событий, и самый волнительный момент наступил тогда, когда лорд Уимзи направился к месту дачи свидетельских показаний как главный свидетель стороны обвинения.