Трущебные люди (рассказы)

Гиляровский Владимир Алексеевич

Что ж делать, барин! Не вы первый, не вы по следний! Трудно только вам будет здесь без привычки, народ-от мрет больно! Вот сейчас подпоручика Шалеева в больницу увезли, два года вытрубил у нас, надо полагать не встанет, ослаб!

Неужели рабочим, простым рабочим был подпоручик?

Эх, барин! Да что подпоручик, капитан, да еще какой, работал у нас! Годов тому назад пяток, будем говорить, капитан был у нас, командир мой, на Капказе вместе с ним мы горцев покоряли, с туркой дрались...

Капитан?

Как есть; сижу я это словно как теперь в сторожке... перед рождеством было дело, холодно... Вдруг, слышу, в ворота кто-то

стучится -- выхожу. Стоит это он у ворот, дрожит. Сапожонки ледащие, шапчонка на голове робячья, махонькая, кафтанишка -- пониток рваный, тело сквозь видать,-- не узнал я его сразу, гляжу, знакомое лицо, так и хочется сказать: Левонтий Яковлевич, здравья желаю! Да уж изменился больно

ен, прежде-то, при мундире да при орденах, красавец лихой был, а тут осунулся, почернел, опять и одежа... одначе я таки признал его, по рубцу больше: на левой щеке рубец был, в Дегестане ему в набеге шашкой вдарили... Ну, признал я его и говорю: "Вашскобродие, вы ли Левонтий Яковлевич?" А я с ним в охотниках под горца хаживал, так все его по имени звали... Любили больно уж,.. Взглянул ен на меня да как заплачет.

Здравствуй,--гырт,--Размоляев!--Заплакал и я тут... Повел его в сторожку, чайком, водочкой угостил...

И теперь здесь?
– - спросил молодой человек.

Нет, барин, зиму-то он выжил кой-как, а весной приказчика поколотил, ну его и прогнали;.. Непокорли вый он был! Да и то сказать опять, человек он за служенный, а тут мужика-приказчика слушайся! Да и что! Господам офицерам на воле жить плохо, особли во у хозяев ежели служить: хозяин покорливости от служащего перво-наперво требует, а они сами норовят по привычке командовать! Вот нашему брату не в пример вольготней: в сторожа ли, в дворники -- везде ходит, потому нам что прикажут, без рассуждений исполняем... Одначе и из нашего брата ныне путных мало: как отслужил службу, так и шабаш, домой землю орать не заманишь, все в город на вольные хлеба норовит! Вон у нас на заводе все, почитай, солдаты...

В сторожку вошел высокий, одетый в оборванный серый кафтан солдат.

Здорово, Капказский, садись!
– - приветствовал его сторож.

Здорово!--молвил вошедший и опустился на лавку.

Новенький?--спросил он.

Да, наш капказец, юнкарь!
– - ответил Размоляеви вышел из сторожки вместе с барином.

Вот пожалуйте в контору, там есть приказчик, так к нему обратитесь,-указал он на белое одноэтажное здание с вывеской "контора".

В конторе за большим покрытым черным сукном столом сидел высокий рыжий мужчина. -- Что тебе?
– - Насчет места...

В кубовщики, четыре рубля в месяц!.. Ванька, сведи его в третий номер,-- крикнул сидевший за столом мальчику, который стоял у притолоки и крутилв руках обрывок веревки.

Сегодня гуляй, а завтра в четыре утра на работу!
– - крикнул вслед уходившим приказчик.

II

Иван показал Луговскому корпус номер третий, находившийся на конце двора.

Это было длинное, желтого цвета, грязное и закопченное двухэтажное здание, с побитыми стеклами в рамах, откуда валил густой пар. Гуденье сотни голосов неслось на двор сквозь разбитые стекла.

Луговский отворил дверь; удушливо-смрадный пар, смесь кислой капусты, помойной ямы и прелого грязного белья, присущий трущобным ночлежным домам, охватил Луговского и вместе с шумом голосов на момент ошеломил его, так что он остановился в двери и стоял до тех пор, пока кто-то из сидевших

за столом не крикнул ему:

– - Эй, черт, затворяй дверь-то! Лошадей воровал,так небось хлев затворял!

Луговский вошел. Перед ним была большая казарма; по стенам стояли столы, длинные, грязные, обсаженные кругом народом. В углу, налево, печка, в которой были вмазаны два котла для щей и каши. На котле сидел кашевар с черпаком в руках и разливал в чашки какую-то водянистую зеленую жидкость. Направо, под лестницей, гуськом, один за другим, одетые в рваных рубахах и опорках на босую ногу, толпились люди, подходя к приказчику, который, черпая стаканчиком из большой деревянной чашки водку, подносил им. Каждый выпивал, крякал и садился к столу. Приказчик заметил Луговского.

Новенький, что ли?

Да, сейчас нанялся!

– - Ну, иди, пей водку да садись ужинать. Луговский выпил и сел к крайней чашке, около которой уже сидело девять человек. Один, здоровенный молодой малый, с блестящими серыми глазами, с бледным, утомленным, безусым лицом, крошил говядину и клал во щи из серой капусты. Начали есть. Луговский, давно не пробовавший горячей пищи, жадно набросился на серые щи.

Ишь ты, слава богу, с воли-то пришел, как ест!

В охотку еще!
– - пробормотал седой старик с землистым цветом лица и мутными глазами, глядя на Луговского.

А тебе и завидно, ворона старая!
– - заметил старику крошивший мясо парень.

Не завидно, а все-таки...-- ответил старик, вытаскивая из чашки кусок говядины.

Раз!--раздалось громко по казарме, и парень, крошивший говядину, влепил звучный удар ложкой по лбу старику.

Ишь, ворона, все норовит как бы говядинки, а другим завидует!

Чего дерешься, Пашка?--огрызнулся на парня старик.

А то, что прежде отца в петлю не суйся, жди термину: скомандую "таскай со всем", так и лезь за говядиной, а то ишь ты! Ну-ка, Сенька, подлей еще!
– - сказал Пашка, подавая грязному кашевару чашку. Тот плеснул щей и поставил на стол. Хлебнули еще несколько раз, Пашка постучал ложкой в край чашки. Это было сигналом таскать говядину. Затем была подана белая пшенная каша с постным, из экономии, маслом. Ее, кроме Луговского и Вороны, никто не ел.

Что это никто каши не ест? Каша хорошая,-- спросил Луговский сидевшего с ним рядом Пашку. Погоди, брат, недельку поживешь, на ум каша-то не пойдет, ничего не захочешь! Я, брат, в охотку-то сперва-наперво похлестче твоего ел, а теперь и глядеть-то на еду противно, вот что!

Пока Луговский ел, весь народ ушел вверх по лестнице в казарму. За ними, через несколько времени, пошел и он. Вид и воздух верхней казармы поразил его. Это была комната сажен в пять длиной и сажени четыре шириною. По трем стенам в два ряда, один над другим, шли двухэтажные нары, буквально битком набитые народом. Кроме того, спали под нарами, прямо на полу. Постели были у редких. Некоторые располо

жились на рогожках, с поленом в головах, некоторые раскинулись на полу, без всего. А пол? Пол был покрыт, более чем в вершок толщиной, слоем сероватой грязи, смеси земли и белил. Посредине казармы горела висячая лампа, страшно коптившая. Рабочие уже многие спали. Некоторые лежа разговаривали. Луговский остановился, смотря, куда бы лечь.

– - Эй, новенький, поди сюда, здесь слободно!
– - крикнул ему из-под нар Пашка, растянувшийся на полу во весь свой гигантский рост. Луговский лег с ним рядом.