Трущобы Севен-Дайлз
Шрифт:
Похоже, есть некий фактор, возможно, крайне важный, о котором Наррэуэй умолчал. При этой мысли Питту стало слегка не по себе.
Поймав извозчика, он велел довезти его до Данверс-стрит. Оттуда – рукой подать от Полтон-Сквер. Оставшийся путь он на всякий случай проделает пешком. Как известно, излишняя осторожность не повредит. Перейдя в Особую службу, он выработал в себе эту привычку. И хотя он не любил эту секретность, он понимал: без нее никак.
К тому времени, когда он поднимался по ступенькам дома номер семь, он уже решил, как он поведет себя с тем, кто откроет ему дверь.
– Доброе
– Доброе утро, – ответил Питт, стоя во весь рост и глядя ему в глаза. – Будьте добры, передайте мистеру Райерсону, что мистер Виктор Наррэуэй передает ему свой привет и сожалеет о том, что не может нанести ему визит лично, и потому прислал меня. Мое имя Томас Питт. – С этими словами он достал визитку, на которой значилось только его имя, и положил ее на серебряный поднос в руках у лакея.
– Разумеется, сэр, – ответил тот, даже не посмотрев на карточку. – Не подождете ли в утренней гостиной, пока я спрошу у мистера Райерсона, сможет ли он принять вас?
Питт с улыбкой принял его предложение. Откровенность лакея явилась для него неожиданностью. Обычно в таких случаях лакей говорил, что, мол, ему неизвестно, дома ли хозяин.
Лакей повел его по великолепному коридору, пышно отделанному на итальянский манер – терракотового цвета стены, прекрасные мраморные и бронзовые бюсты на постаментах, картины, изображающие венецианские каналы, одна из которых весьма смахивала на оригинал кисти Каналетто.
Утренняя зала также была отделана в теплых тонах. Одну стену украшал изумительной работы гобелен, в мельчайших подробностях изображавший сцену охоты; трава на переднем плане пестрела цветами. Было видно, что хозяин дома – человек богатый и со вкусом.
Питт провел десять минут в напряженном ожидании, мысленно прокручивая предстоящую встречу. Сейчас он задаст вопросы члену кабинета министров относительно, возможно, преступной и наверняка позорной стороны его личной жизни. Он пришел сюда, чтобы узнать правду, и он не имеет права на провал.
Впрочем, ему уже доводилось допрашивать сильных мира сего и раньше, нащупывать болевые точки, которые привели их к убийству. В этом таланте ему не откажешь. Он делал это не просто хорошо, он делал это блестяще. На его счету не один успех, а вот неуспехи можно пересчитать по пальцам. Ему нет причин сомневаться в себе.
Он посмотрел на корешки книг в одном из шкафов. И увидел томики Шекспира, Элизабет Браунинг, Марлоу, а чуть дальше Генри Райдера Хаггарда и Чарльза Кингсли и два тома Теккерея [2] .
2
Перечисляются британские литераторы.
Услышав, как за его спиной скрипнула дверь, он обернулся.
Как и говорил Наррэуэй, Райерсон был крупный мужчина. На вид ему можно было дать ближе к шестидесяти, однако движения выдавали в нем человека, не просто привыкшего к физическим упражнениям, но черпавшего в них удовольствие. Чувствовалась в них некая врожденная уверенность в том, что он хозяин собственного тела. Сегодня
– Мой лакей сказал мне, что вы приехали сюда по поручению Виктора Наррэуэя. – Он произнес это имя с таким показным равнодушием, что Питт мгновенно заподозрил неискренность. – Могу я спросить, почему?
– Да, сэр, – серьезно ответил Питт. Он уже решил, что искренность – это наилучший способ достижения цели, а пожалуй, и единственный. Малейшая фальшь или попытка схитрить, и все его усилия пойдут прахом.
– Египетское посольство в курсе, что вы были в Иден-Лодж, когда там был застрелен Эдвин Ловат. Посланник требует, чтобы вас тоже призвали к ответу как соучастника тех событий.
Питт ожидал, что Райерсон начнет все отрицать, а затем на смену отрицанию придут гнев или страх. Наихудший вариант – это жалость к самому себе или же просьба неким образом избавить его от позора любовной связи, поставившей под удар его доброе имя. Мол, ему неприятна – да что там, омерзительна! – сама мысль о том, каким позором он себя запятнал. Наррэуэй отказался приехать лично именно по этой причине? Чтобы не видеть, как его старый друг опозорил себя, и теперь им лучше не встречаться, чтобы не ставить друг друга в неловкое положение? Ибо в таком случае он сможет, по крайней мере, и дальше изображать неведение.
Реакция Райерсона не имела с этим ничего общего. Да, на его лице читалась растерянность, читался страх, но никакого гнева, никакого негодования.
– Я приехал туда сразу после, – поправил он Питта. – Но я понятия не имею, откуда это известно египетскому посольству, если только мисс Захари не сказала им сама.
Питт пристально посмотрел на него. Ни в его голосе, ни в лице не было даже нотки осуждения. Как если поступи она так, он не счел бы это предательством. Однако, по словам Наррэуэя, она вообще не произнесла его имени. Более того, у нее вообще не было возможности ни с кем поговорить – за исключением допрашивавших ее полицейских.
– Нет, сэр, это не мисс Захари, – ответил Питт. – С момента ее ареста она ни с кем не разговаривала.
– Кто-то должен представлять ее интересы, – тотчас сказал Райерсон. – В посольстве должны позаботиться об этом. Это было бы куда более уместно, нежели если бы это сделал я. Но при необходимости я это сделаю.
– Думаю, будет лучше, если вы воздержитесь от такого шага, – ответил Питт, слегка выбитый из колеи тем, что Райерсон предложил такую вещь. – От этого может быть больше вреда, чем пользы, – добавил он. – И будьте добры, сэр, расскажите мне, что, собственно, там произошло?
Райерсон предложил Питту большое гладкое, обтянутое кожей кресло, а сам сел во второе. Впрочем, поза его осталась напряженной – он подался вперед, на лице его появилось серьезное, сосредоточенное выражение. Он не предложил Питту ни кофе, ни чего-то крепче, но не потому, что был неучтив, а потому, что это просто не пришло ему в голову. Его мысли были явно заняты другими вещами, и он даже не пытался притворяться, что это не так.
– В тот вечер у меня был ряд поздних встреч. Я намеревался приехать к мисс Захари в два часа ночи, но опоздал. И приехал ближе к трем.