Трясина

Заякин-Уральский Павел Иванович

Глушков хотел свести весь спор на шутку и шутливым тоном сказал:

— Эта миссия не для меня… Мое дело на заводе… Болваночку приготовлять да за болванами наблюдать…

При этих словах, считая свой каламбур остроумным, он громко расхохотался. Начали смеяться также Заверткин и дамы. Но врач Петров вдруг серьезно заговорил:

— Действительно, господа, знание — великая, благодетельная сила. Вы, — обратился он к Глушкову, — сказали сегодня, что японцы в полсотню лет из полудикого состояния превратились в культурную нацию. В чем же секрет такого чудодейственного

превращения? Почему мы с вами не идем бить стекла? Это сделало просвещение — великий фактор к облагорожению и возвышению человека. России, пережившей столько зол, нужнее всего просвещение. Мы перешли от абсолютизма к представительному строю. Чтобы упорядочить этот строй, нужна всеобщая культура. Будет свет — будет все. Исчезнут голодовки, эпидемии, создадутся условия лучшей жизни. Теперь о рабочих. Чем культурнее рабочий, тем продуктивнее его труд. И жить легче с культурными рабочими. За границей, на Западе, это опытом доказано.

После этой речи все смутились и замолчали, только Глушков пробормотал:

— Нужен свет, да мрак кругом. И ничего не сделаете…

Заверткин, как бы спохватившись, указал на выпивку и пригласил:

— Господа, заговорились, прошу вас…

— С удовольствием! — откликнулся Глушков. — Во рту сухо стало от полемики с Марией Васильевной.

Подошли к столу, выпили и начали закусывать. Глушков сказал:

— Я, с разрешения хозяина, ввиду большого антракта, повторил бы.

— Отлично, все выпьем, — отозвался Заверткин.

Глушков взял рюмку, отошел на середину комнаты, высоко поднял руку, державшую рюмку, и торжественно проговорил:

— За искоренение поджигателей!

— А я бы другой тост произнесла… — сказала Мария Васильевна.

— Выпьемте, господа, — провозгласил Заверткин, — за хорошее железо, за тех, кто его делает, и за всех присутствующих!

— У-р-р-а! — крикнул неистово Глушков.

— У-р-р-а! — подхватили все остальные и прокричали три раза.

— После тоста нужно еще выпить, — сказал Заверткин.

И снова все выпили.

Петров подошел к столу, где лежала гитара, взял ее, начал брать аккорды и, выверив строй, заиграл польку.

Голосов направился к Елизавете Ивановне, поклонился и пригласил ее на тур. Она встала рядом с ним и положила ему на плечо руку. Он деликатно обхватил ее талию. И они, легко и плавно, выделывая ногами па, закружились по комнате.

Все остальные, весело улыбаясь, наблюдали за ними.

Покружившись минут пять, танцующие остановились, Голосов проводил даму до стула и почтительно отошел.

— Это что! — задорно воскликнул Глушков. — Вот я попробую вспомнить старинку…

И вышел на середину комнаты.

— «Барыню!» — крикнул он Петрову. Гитара загудела веселый плясовой мотив.

Глушков сделал руки в бедра, повел плечами, топнул ногой и пустился в пляску. Сначала он засеменил на носках, мягко шурша о пол, затем прошелся как-то боком-боком, начал делать ногами чудовищные выверты, начал приседать и кружиться. Казалось, что это не человек, а огромный волчок, и, если бы не дробь, отбиваемая подборами по полу, можно было бы подумать, что

он носится в воздухе, не касаясь пола. Плясал он долго и, наконец, весь раскрасневшийся, с выступившим на лице потом, сделав несколько приседаний, покружился и сразу в такт музыки остановился.

— Вот, молодец! Ай, молодец! — гудел Заверткин.

Все остальные тоже восторгались и громко выражали одобрение.

Глушков, ни на кого не обращая внимания, махнул рукой, повалился на диван, достал из кармана платок, начал отирать пот и, испустив тяжелый вздох, оказал:

— Стар стал. Не так выходит, как прежде бывало. Ушло время.

И долго комната наполнялась оживленным разговором и раскатами смеха.

VIII

В самый разгар веселья в гостиную вошла горничная с докладом:

— Барин, рабочие пришли.

— Какие рабочие? — спросил Заверткин.

— Дозорный, сторожа и еще один.

— Сейчас выйду.

Горничная ушла.

Заверткин оставался после доклада горничной среди веселящихся гостей еще с полчаса, а затем уже вышел в переднюю к рабочим.

Здесь, при его появлении, дозорный, высокий, с военной выправкой, с большой седой бородой, в желтом пальто, выступил вперед и вкрадчиво доложил:

— Барин, мы Швецова у дров взяли…

— Не у дров, а на дороге, — перебил его, тоже выступая вперед, невзрачный, с лохматой головой, бойкими карими глазами, длинной черной бородой, в синем с опояской армяке рабочий Швецов.

— Как? Швецова? — громко переспросил Заверткин.

— Так точно, — подтвердил дозорный. — Иду я после пожару и вижу — человек на камне сидит. Подхожу — Швецов. Ты, говорю, что делаешь? Ничего, говорит, сижу…

Заверткин круто повернулся и пошел в гостиную.

Здесь он сообщил, что дозорный привел поджигателя. И, довольный, ликующий, снова направился в переднюю.

Глушков стремительно выбежал за ним. Вслед за Глушковым повскакали с мест остальные и тоже пошли в переднюю.

Все они столпились у дверей и внимательно слушали допрос.

— Зачем ты был у дров? — резким тоном допрашивал Заверткин.

— Я, барин, с поля шел, — объяснял Швецов. — Лошадь в поле водил. Вот и узда.

При этих словах он судорожно вынул из-за опояски узду, демонстративно потряс ремнями перед собой и с жаром продолжал оправдываться:

— Вот видите! С поля шел. Сел отдохнуть около дороги, а ваш дозорный да сторожа подошли и взяли меня. У нас, говорят, пожар был. Ступай к управителю. А я и сном дело не знаю.

— Зачем у дров был?

— У дров не был. Напрасно это говорят. На камне около дороги сидел. Если бы знал, что у вас пожар был, так я далеко бы обошел, лишь бы в подозрение не попасть. Сам себе не враг.

— Вы где его взяли?

— У дров сидел.

— Не у дров, а около дороги. Дорога проходит мимо дров. Шел и присел отдохнуть. Чего зря говорить.

— Где вы его взяли?

Дозорный замялся, посмотрел на стоявших сзади него сторожей, упорно молчавших, и нерешительно ответил:

— Сидел.

— У дров сидел?