Туарег
Шрифт:
В течение следующих десяти минут полицейский пытался совладать со своими нервами и кое-как восстановить процесс движения, убеждая себя самого, что происшествие не имело смысла и что это была глупая шутка или наваждение, вызванное перенапряжением в работе.
Однако в уверенности, с которой говорил этот сумасшедший, было что-то, лишавшее покоя. Волнение вызывало также то обстоятельство, что туарег упомянул Абдуля эль-Кебира и его освобождение, а ведь всем уже известно, что экс-президенту удалось бежать и он находится в Париже, откуда постоянно посылает обращения с целью
Спустя полчаса, будучи не в силах сосредоточиться на работе и сознавая, что он, того и гляди, устроит затор или серьезную аварию, полицейский покинул свой пост, пересек бульвар и маленький садик министерства и вошел, чуть ли не дрожа, в широкую приемную с высокими колоннами из белого мрамора.
– Я хочу поговорить с начальником безопасности, – обратился он к первому встречному служащему.
Спустя пятнадцать минут на него внимательно смотрел сам министр Али Мадани – с озабоченным видом и комично нахмуренной переносицей, – восседавший по другую сторону великолепного стола из красного дерева, покрытого лаком.
– Высокий, худой, лицо спрятано за покрывалом? – повторил тот, желая убедиться, что посетитель не ошибся. – Вы уверены?
– Совершенно, ваше превосходительство… Настоящий туарег, каких увидишь разве что на открытках. Несколько лет назад их можно было часто встретить в Старом городе и на базаре, но с тех пор, как им запретили носить покрывало, их что-то больше не видно…
– Это он, вне всякого сомнения… – проговорил министр, зажигая длинную турецкую сигарету, вставленную в мундштук. Казалось, он был поглощен своими мыслями. – Повторите-ка мне как можно точнее, что он сказал, – затем попросил он.
– Что если послезавтра ему не вернут его семью, оставив ее здесь, на углу, он убьет президента…
– Он сошел с ума…
– Именно это я себе и сказал, ваше превосходительство… Но иногда сумасшедшие становятся опасными…
Али Мадани повернулся к полковнику Турки, который состоял в должности генерального директора госбезопасности и которого он мог с полным основанием считать своей правой рукой, и обменялся с ним недоуменными взглядами.
– Какого черта, почему он говорит о семье? – спросил он. – Насколько мне известно, мы ее и пальцем не трогали.
– Может, это какой-то другой человек…
– Брось, Турки! На свете не так-то много туарегов, которые могут что-то знать об Абдуле эль-Кебире и смерти солдат. Это наверняка он. – Министр повернулся к постовому и взмахом руки попросил его удалиться. – Вы можете идти… – сказал он. – Но никому об этом ни слова.
– Будьте спокойны, ваше превосходительство! – нервно ответил тот. – В том, что касается служебных секретов, я могила.
– Тем лучше для вас, – сухо прозвучало в ответ. – Если вы сдержите обещание, я предложу продвинуть вас по службе. В противном случае я займусь вами лично. Понятно?
– Конечно, ваше превосходительство. Конечно.
Как только он покинул кабинет, министр Мадани встал, подошел к широкому окну и, раздвинув жалюзи, остановился и долго смотрел на море, на которое вдали надвигалась туча, завораживая взгляд игрой света и
– Значит, он добрался сюда… – сказал он вслух, чтобы его слышал полковник, но на самом деле разговаривая сам с собой. – Этому проклятому туарегу мало той кучи проблем, которые он нам доставил, – нет, он дерзнул явиться прямо к нашему порогу и бросить вызов… Неслыханно! Нелепо и неслыханно!
– Хотелось бы мне с ним познакомиться…
– Черт! И мне, – убежденно воскликнул Министр. – Таких смельчаков нечасто встретишь… – Он раздавил сигарету об оконное стекло. – Но какого дьявола ему надо? – неожиданно угрюмо спросил он. – Что это за история с его семьей?
– Не имею ни малейшего представления, ваше п ревосходительство.
– Свяжись с Эль-Акабом, – приказал министр. – Выясни, что случилось с семьей этого безумца. Проклятие! – пробормотал он, выбросив окурок за окно и проследив за ним взглядом: тот упал на его же автомобиль, припаркованный в углу сада. – Как будто мало Абдуля! – Он взглянул на подчиненного в упор: – Чем это только занимаются твои люди в Париже?
– Они ничего не могут поделать, ваше превосходительство, – оправдывался полковник. – Французы стерегут его как зеницу ока. Мы даже не смогли выяснить, где они его прячут.
Министр снова вернулся к столу и, взяв пачку документов, гневно потряс ею перед носом полковника.
– А ты взгляни на это! – сказал он. – Донесения о генералах-дезертирах, о людях, которые переходят границу, чтобы присоединиться к Абдулю, о тайных собраниях во внутренних гарнизонах! Мне не хватало только сумасшедшего туарега, вздумавшего охотиться за президентом… Разыщи его! – приказал он. – Описание тебе уже известно: высокий тип, одетый как привидение, на лице – покрывало, которое оставляет на виду одни глаза. Не думаю, что таких в городе много.
Он нашел то, что искал, в заброшенном храме руми – одной их тех занятных церквей, которые французы понастроили по всей стране, хотя знали, что им не удастся обратить в христианство ни одного мусульманина.
Ее возвели в таком районе, который должен был стать элегантным пригородом столицы, элитной зоной на самой границе пляжа и высоких утесов, и во время революции она пострадала одной из первых: заполыхав темной ночью, горела до рассвета, и ни местные жители, ни пожарные не отважились броситься на тушение пожара, зная, что в гуще расположенного по соседству леса притаились снайперы националистов, готовые при свете огня подстрелить любого, кто вздумает совершить подобное безрассудство.
Поэтому со временем от нее остался лишь почерневший пыльный скелет – прибежище крыс и ящериц. Даже бродяги суеверно обходили его стороной после весьма таинственной смерти одного из них в ту ночь, когда исполнилась десятая годовщина с момента ее разрушения.
Центральный неф давно лишился крыши, и влажный ветер с моря превратил его в неуютное место, но в глубине, позади того, что в свое время было главным алтарем, открывалась дверь, которая вела в небольшие закрытые помещения. В двух из них еще сохранились почти целиком оконные стекла.