Туча
Шрифт:
— Ты одобряешь буржуазные стереотипы того, что достойно осмотра во время отпуска. Так какая же разница между ними и буржуазными стереотипами национальных характеров, так тебе претящими?
Он закрывает глаза.
— Если мне позволят чуточку вздремнуть, я сумею найти сокрушающий ответ.
Бел говорит:
— «Как пали сильные». [24]
— Кыш! — Он складывает руки на животе.
Питер откидывается на локоть лицом к ней.
24
Вт.
— Этого типа ведь на редкость трудно понять? Так мне говорили.
— Общее положение достаточно ясно.
Бел журчит:
— Кэт редактировала перевод одной из его книг.
— Бог мой! Неужели?
— Не редактировала. Просто считывала верстку.
— Она практически переписала перевод.
— Ну, если так ты определяешь две-три небольшие поправки…
Она предостерегает Бел. Пытается предостеречь. От ее взгляда уклоняются. Бел так не поймаешь.
— Ну и в чем заключается общее положение?
Она колеблется, потом ныряет вниз головой.
— Что существуют всевозможные категории знаков, при помощи которых мы общаемся. И одна из наиболее подозрительных — это язык; для Барта главным образом потому, что язык был очень сильно испорчен и искажен структурой капиталистической власти. Но то же самое относится и ко многим другим несловесным системам знаков, с помощью которых мы общаемся.
Питер жует стебелек.
— Вы имеете в виду рекламу и все прочее?
– Это наиболее наглядная сфера манипулирования. Личное общение часто тоже, по сути, рекламирование. Неверное — или просто неловкое использование знаков. (Уже поздно остановиться, ты в ловушке.) Фраза есть то, что говорящий подразумевает, что она подразумевает. То, что он втайне подразумевает, что она подразумевает. Но это может быть и прямо обратным. То, что он не подразумевает, что она подразумевает. То, что она подразумевает, дает представление о его истинной натуре. Его истории. Его интеллекте. Его честности. И так далее.
Пол говорит будто бы во сне:
— Пока все, касающееся смысла, не приобретает значение. Кроме самого смысла. «Передайте мне соль» — превращается в многознаковую структуру. А злосчастную чертову соль так и не передают.
Кэтрин улыбается.
— Иногда.
— Немчура, — кряхтит Пол. — Не француз.
— Заткнись и спи, — говорит Бел.
Питер подает сигналы: я серьезный человек. Он даже говорит медленнее.
— Тип, ну, тот, который рассказывал о нем… что-то там плел про то, что религия средних классов — набор банальностей, это верно?
— По-моему, он сказал «этос».
— Потому что оригинальность разрушительна — так?
— Это зависит от контекста.
Бел смотрит на склоненную голову сестры. Взвешивающе.
— Как?
— Существуют контексты среднего класса, которые
Бел говорит:
— Например, как быстро вы засыпаете после обеда, кончив проклинать общество, которое позволяет вам засыпать после обеда.
Пол бормочет:
— Я это слышу.
Питер не дает отвлечь себя.
— То есть реальная оригинальность должна быть активно революционной? Так? Вот к чему подводил этот тип.
— Мне кажется, люди вроде Барта больше заинтересованы в том, чтобы заставить людей осознать, как именно они общаются и пытаются контролировать друг друга. Отношение между демонстрируемыми знаками, словесными или нет, и реальным смыслом того, что происходит на самом деле.
— Но прежде вы должны изменить общество, не так ли?
— Остается надеяться, что более глубокое осознание приведет к этому.
— Но я вот о чем… понимаете… если все сводится к выборке людских банальностей, то это просто наблюдение за словами. Ну, как наблюдение за птицами. Или нет?
— Полагаю, что даже от орнитологии есть своя польза.
— Но вряд ли первостепенная, верно?
— Была бы первостепенной, если бы птицы служили базисом человеческого общества. Каким является общение.
– Она видит уголком глаза — ведь все это время глядит она на Эмму, — что он кивает. Как если бы она что-то доказала. Она осознает, и это очень просто, что ненавидит его; хотя он порождение случая, невежда, как таковой он начинает зарабатывать свое право быть эмблемой, жутким знаком, потому что он испытывает — или дразнит — не Барта и семиотику, но ее. Он подразумевает детскости мелких мужчин вроде: почему ты мне не улыбнешься, что я такого сделал, пожалуйста, относись с уважением, когда я слежу за своим языком, я же знаю, что тебе не нравится мой язык.
Эмма внезапно приподнимается и садится, потом идет к матери и шепчет ей на ухо. Бел обнимает ее, целует в щеку, ей придется подождать.
— По-вашему, это может дойти по телеку?
— Что может?
— Ну, этот тип, Барт. То, что вы мне только что говорили.
— Мне кажется, по самой сути это надо читать.
— Вас не заинтересовало бы? Набросайте парочку-другую идей, я хочу сказать: если эти знаки не все словесные, они могут дать такой материальчик для иллюстраций…
Она бросает на него быстрый взгляд. Своим стебельком он подталкивает какое-то насекомое в траве, нагнув голову; длинные песочно-рыжие волосы. Она снова смотрит на Бел, а та улыбается ласково, смертоносно, обнимая Эмму одной рукой.
— Я вовсе не специалист по нему. Вовсе нет. Есть сотни…
Он ухмыляется ей.
— Специалисты пишут паршивые сценарии. Их используют для проверки. Ну, для интервью. Я всегда предпочту кого-то, кто знает суть. Кто сама до всего дошла.
Бел говорит: