Тугова гора
Шрифт:
— Оно и видно — надежные, — презрительно отозвался Константин. — Не удивлюсь, коли молва до Суздаля прокатилась и конники Бурытая встречь попадутся.
Константин Всеволодович уже был на коне, когда из леса высыпали люди; два рослых парня волокли под руки запыхавшуюся боярыню Матрену, сзади, обливаясь потом, мужики тащили глиняные корчаги, корзины со снедью.
— Ах ти, голова моя непутевая, да что же я наделала — князюшку ждать заставила! — еще издали запричитала Матрена. — Уж ты не гневись, батюшка-князь,
Боярыня утерла рукавом летника раскрасневшееся лицо и продолжала с надеждой:
— А может, в домишко мой пожалуешь? Отдохнешь с устатку? Сделай такую милость!
Вся эта сцена — и замлевшая от бега боярыня, и ее наивное предположение, будто он оттого задержался, что ждал ее, и мужики со своей кладью, что посматривали на него с любопытством и испугом, — позабавила Константина, лицо его подобрело.
— Спасибо на добром слове, Матрена, — ласково сказал он — в гости мне недосуг, а меда твоего испробую.
Мужики мгновенно наполнили янтарной влагой, резной деревянный ковш, боярыня поднесла с поклоном…
— Ну-тко, испей, батюшка. Господи, дождалась я радостного часа! Уважил князюшка старуху.
Константин, отдавая ей опорожненный ковш, заметил с легкой усмешкой:
— Какая же ты старуха, Матрена! Глянь, лицо разгорелось, как у девки на выданье. Скоро управимся с делами, сватов к тебе зашлем.
Да и в самом деле, не узнать было в теперешней ту изможденную и запуганную Матрену в темном платке, что стояла у княжеского крыльца, — расправились морщины, в глазах живой блеск, пополнела станом.
— И полно смеяться-то, какие уж сваты, — застыдилась боярыня княжеских слов. — Вот для тебя ладушку, пожалуй, и не сыскать — не найдешь, чтоб умом и красотой сравнялась.
— Не льсти, Матрена, — засмеялся князь. И вдруг изменился в лице, пригрезилось— вот будто стоит перед ним, — увидел бортниковскую внучку Россаву, ее глаза, синие, как глубь неба. Вроде тогда и не до нее было — больше занимала ссора с княгиней Ксенией, — а запомнилась, осталась в сердце. Отыскал взглядом Василька: мужики угощали дружинников крепким, ставленым медом, и он стоял сзади с кузнецом Дементием, терпеливо ждал, когда ковш дойдет до него. Лесной диковатый Василек был под стать красавице Россаве.
Третьяк Борисович с матерью Мариной Олеговной давно подступаются к нему, ищут невесту, а он до сих пор со смехом отмахивается — не до этого. А сердце-то, оказывается, отзывчиво на женскую красоту; просто не встречал никого доселе, оттого и глухо оно было. Ну да всему свое время.
— Что ж, прощай, Матрена, спасибо за хлеб-соль.
— Дай тебе бог здоровья, батюшка, — сердечно ответила женщина, осеняя его крестом.
И уже тронул коня, но вдруг остановился, с лукавой усмешинкой спросил:
— А что, Матрена, есть правда на
— Есть, есть правда. Прости, глупую, не с большого ума сморозила…
— А на тебя небось тоже жалобятся? Эй, мужики, строга ваша боярыня? Справедлива ли?
— Бог миловал, князь! Добрая наша боярыня! — вразнобой откликнулись Матренины мужики. — У нас по справедливости. Мы за нашу боярыню, как один!
— Вижу, вижу, — посмеиваясь, сказал Константин. — Крепкие у тебя, Матрена, защитники.
— Кликни, князь, на нечестивых, все к тебе придем! Не забывай нас! — закричали ему осмелевшие мужики. — Найдутся у нас и рогатины и топоры!
— Это мне по сердцу, — поблагодарил Константин. — Кликну! Готовьтесь!
И снова скакали, оставляя с правой руки Которосль.
У развилки за Ямом — дорога двоилась на Ростов и Суздаль — последняя сторожа. Дальше шли ростовские земли. Здесь Данила неласково отправил обратно в город незадачливых, не сдержанных на язык троих дозорных, оставил других с наказом, чтобы — чуть что — один скакал за князем в Ростов, остальные по цепочке передали бы весть в город боярину Третьяку Борисовичу.
В низинах уже стал сгущаться туман, когда увидели каменные стены Белогостицкого монастыря.
В этом месте две реки — Устье и Векса — сливались, образуя уже другую реку — Которосль. Потому будто так ее назвали, что недоумевали, Устье или Вёкса дальше течет: котора река-то, спрашивали. Котора — Которосль, так и закрепилось.
Перед монастырем через Вексу был перекинут мост. Мыт — сбор за проезд — принадлежал монахам. Вот и сейчас, завидев всадников, путаясь в длинной рясе, торопился к мосту монашек. Но, признав князя, отступил в сторону.
Константин придержал коня, сказал приветливо:
— Благослови, отец. Все ли у вас ладно?
— С божьей помощью тихо у нас, — ответил монах. — А вот что у вас сотворилось, то нам ведомо.
— Откуда, отец?
— Прискакал намедни ордынец. От него.
— Мурза?
— Нет, княже, простой воин. К настоятелю его отвели, тот допытал да к князь-Борису отправил.
— Поклон мой передай настоятелю. Скажи, винюсь, что не могу нынче повидать его. Выходит, князь Борис в городе?
— Поезжай, Константин Всеволодович, застанешь. Гонец, что отправлял ордынца, сказал: в городе.
7
Вторую неделю хмельной пир у Бориса Васильковича, князя ростовского: вернулся из ставки хана меньшой брат Глеб. Приехал не один — с молодой женой, степнячкой Хорошавкой. В Успенском соборе торжественно окрестили степнячку, нарекли Феодорой, и был пир по этому случаю. Потом по христианскому обычаю справили свадьбу — шумную, с обильным питием и яствами, не замечали ни ночей, ни рассветов. А последние три дня забавлялись в Зверинцах.