Шрифт:
О. Генри
Туман в Сан Антонио
Аптекарь впился острым взглядом в бледное лицо, полузакрытое поднятым воротником пальто.
– Не хочется мне отпускать вам, - говорит он с сомнением.
– Вы уже взяли двенадцать таблеток морфия час назад.
Покупатель смущенно улыбается.
– Вс? ваши кривые улицы. Я не собирался беспокоить вас вторично, да, верно, сбился с пути. Прошу прощенья.
Подтянув повыше воротник пальто, он медленно направляется к выходу. Останавливается на углу, под электрическим фонарем, рассеянно вертит в руках маленькие картонные коробочки.
– Тридцать шесть, - бормочет он про себя.
– Хватит за глаза.
Все
Самый чистый воздух, сэр! Чище нет на земле! Ну да, речка вьется через весь город, но это не значит, что у нас есть малярия, о нет, сэр! Многократные пробы, проводившиеся как местными, так и столичными экспертами, показали, что наш воздух не содержит в себе ничего вредоносного - ничего, кроме озона, чистого озона, сэр!
Опыты с лакмусовыми бумажками на всем протяжении реки выявили... Впрочем, вы прочтете это в наших проспектах. А не то любой из местных жителей перескажет их вам слово в слово.
Мы достигли чудес в смысле климата, но погода не в нашей власти. И Сан-Антонио снимает с себя ответственность за этот холодный серый туман, который целует в губы три тысячи жертв и распинает их на кресте. В такую ночь свирепеют прожорливые туберкулезные бациллы, которых держала в узде надежда. Бледные цепкие пальцы тумана задушили в эту ночь не одного обреченного. Не один служитель бога Озона сдался в эту ночь врагу и повернулся на постели лицом к стене в той холодной тупой апатии, которая так пугает окружающих. И не одна душа отлетела прочь вместе с хлынувшей из горла алой струйкой крови, оставив позади мертвые тела - холодные и белые, как самый туман. А некоторые увидели в этом атмосферном посланце призрак великого, немыслимого соблазна; он нашептал им, как нелепо вдыхать воздух в легкие только затем, чтобы выдохнуть его обратно, и они обрели покой с помощью того, что подвернулось под руку, - пистолета, газа или благодетельной соляной кислоты.
Покупатель морфия долго бредет в тумане и, наконец останавливается на одном из десятка чугунных мостов в центре города, перекинутых через маленькую капризную речонку. Задыхаясь, он прислоняется к перилам, ибо туман сгустился здесь, он притаился, как тать, и готов задушить любого из Трех Тысяч, который пройдет этим путем. Надсадный чахоточный кашель рождает насмешливое эхо в железных тросах моста, и они звенят, словно издеваясь:
"Кликети-кляк! Чуточку холодно, чуточку сыро! Но только не от реки, сэр! Лакмусовые бумажки на всем протяжении, и ничего, кроме озона. Клякети-кляк!"
Справившись с кашлем, приезжий из Мемфиса замечает шагах в десяти от себя какую- то фигуру в пальто; незнакомец привалился к перилам моста и тоже старается отдышаться после очередного приступа кашля. Три Тысячи - это своего рода братство, они обходятся без обычных формальностей при знакомстве. Кашель заменяет им визитную карточку, кровохарканье - рекомендательное письмо. Приезжий из Мемфиса, оправившись первым, первым и вступает в разговор.
– Гудол. Мемфис. Туберкулез легких. Кажется, последняя стадия.
Три Тысячи скупы на слова. Слово - это дыхание, а его надо беречь для того, чтобы выписывать чеки докторам.
– Хэрд, - хрипит другой.
– Хэрд. Из Толедо. Огайо. Катаральный бронхит. Тоже скоро крышка... врач сказал. Дает мне четыре недели, если буду беречься.
– Мой доктор, - с оттенком хвастовства говорит Гудол из Мемфиса, - обещает мне еще три месяца.
– А, черт с ней... с разницей!
– ворчит толедец, заполняя промежутки между словами хрипом и свистом.
– Что такое месяц? Я вот свой срок... скощу... до одной недели... и подохну в какой-нибудь трясучке - на четырех колесах... чтоб не трястись на постели. В кабаках, гляди, вой подымут, когда я отправлюсь к праотцам. Я кабаки-то, можно сказать, облагодетельствовал с тех пор, как взял этот аллюр. Слышь, Гудол из Мемфиса... если твой доктор отмерил тебе такую малость... ты бы... вот, как я... кутнул во всю мочь... и отправился бы ко всем чертям легко и без проволочки.
– Кутнуть?
– повторяет Гудол из Мемфиса, видимо, осваивая эту новую для него идею.
– Я никогда не пробовал. У меня была другая мысль, но...
– Пойдем выпьем, - предлагает толедец.
– Я уже вторые сутки накачиваюсь... да чертово зелье что-то перестало забирать... не то, что прежде. Гудол из Мемфиса, у тебя какое дыхание?
– Двадцать четыре.
– А температура?
– Сто четыре.
– Ну, ты в два счета окочуришься. А меня... меньше чем в неделю не свернет. Надерись, друг Гудол... загуляй так, чтоб чертям тошно стало... тут тебя и прихлопнет... без лишних издержек и хлопот. Эх, будь я проклят, ну и курорт же... курам на смех! Туман с озера Эри заблудился бы в этом тумане через две с половиной минуты.
– Вы сказали что-то насчет выпивки, - напоминает Гудол.
И вот они уже сидят у сверкающей стойки бара и дают отдых ногам за счет локтей. Бармен, белобрысый, тучный, вылощенный, наливает им виски, отмечая про себя, что эти двое - из числа Трех Тысяч. Один клиент - хорошо одетый мужчина средних лет, с изборожденным морщинами исхудалым лицом. Другой - совсем еще мальчик; огромные глаза над поднятым воротником пальто. Ловко маскируя скуку, порождаемую бесчисленными повторениями одного и того же, виночерпий за стойкой заводит санитарную сагу Сан-Антонио:
– Сыроватый вечер, джентльмены. Редкость для нашего города. Небольшой туман с реки. Совершенно безвредный, впрочем. Многократные пробы...
– К черту ваши лакмусовые бумажки, - хрипит толедец. Не примите, конечно, на свой счет... Мы уже о них слышали. Пускай себе краснеют, синеют или белеют. Нас больше интересуют многократные пробы этого виски. Повторим? Прошлый раз платил я, Гудол из Мемфиса.
Бутылка клонится то к одному стакану, то к другому и не сходит со стойки. Бармен с любопытством наблюдает, как два полуживых человека хлопают "Кентуккийскую красотку" стакан за стаканом, и думает о том, что такое количество виски уже свалило бы с ног дюжину ковбоев, а эти - ни в одном глазу и только следят с задумчивым и печальным интересом за странствиями бутылки. Это заставляет его высказать участливое опасение по поводу последствий.
– Вашей бурдой нас не проймешь, - говорит толедец.
– У нас прививка - из виски... и рыбьего жира. Если бы вы пили с нами, вас бы уж, верно, сволокли в участок, а мы только-только разохотились. Давайте еще бутылку.
Искать смерть в стакане вина - канительное дело. Надо придумать что-нибудь другое. Они выходят из бара и снова ныряют в туман. Тротуары - чуть приметные тропки у подножия домов; улицы - холодные, сырые ущелья, туман заливает их, как поток в половодье. Где-то неподалеку - мексиканский квартал. Сквозь туман, как по проводу, плывут звуки: бренчанье гитары и волнующий голос какой-то сеньориты.