Туманные аллеи
Шрифт:
– Будто тебя это остановит.
– А вот остановило. А потом я увидел, что парня нет. Ушел. А она осталась. Думаю – сейчас подойду. А сам сижу, как окаменел. Не могу тронуться.
– Выпил много?
– Да пошел ты! Короче, я часа два решался. А квартира большая, какие-то там комнаты проходные, всю кругом можно обойти через двери. У Альки это было, знаешь ее? Алька Малинина.
– Нет.
– Неважно. И вот я понял: сейчас. Иду к ней. Главное, вижу – она в другой комнате. Иду. А ее там нет. Смотрю – она в другой. Я туда. И там нет. Я полчаса так ходил. Вижу ее, иду к ней, а ее нет. А потом совсем исчезла. Я к Альке – кто такая? Она говорит – ты про кого? Я описываю. Она говорит – понятия не
– Нет. Как она пришла туда, где ее никто не знает?
– Ну, может, с парнем. В общем, я с тех пор ее искал. Она мне снилась все время. Я понял, что это та девушка, о которой я всю жизнь мечтал. Моя девушка. Везде искал, у всех спрашивал. И нашел. Вот здесь. Но я теперь никогда ее не встречу. Ты понимаешь? Никогда! Невермор!
Витя помотал головой, посмотрел на меня мутными, пьяными глазами, полными влаги. Одна слеза скатилась по щеке к губе, он машинально слизнул ее. Неподдельное горе выражалось в его лице, но я не верил.
Витя, хоть и был пьян, понял это.
– Сволочь! – выкрикнул он. – Пошел вон!
И толкнул меня в плечо.
– А по морде? – спросил я.
Витя рванулся ко мне, схватил за грудки, начал трясти меня и дергать.
– Я люблю ее, скотина, а ты смеешься!
– Перестань!
Я отцепил его от себя, усадил на лавку.
Витя сидел опустив голову, шмыгая носом.
Потом повалился на траву и заснул.
Я сел рядом, прислонившись спиной к ограде, и тоже заснул.
Спали мы недолго, проснулись шальные, но почти протрезвевшие – молодость и здоровье! – и пошли искать выход. Блуждали меж деревьев и могил. Было серо и холодно.
Вышли к оврагу, что тянулся вдоль кладбища. Спустились по травянистому откосу, чтобы справить малую нужду. Оба хмуро молчали, стояли поодаль, отвернувшись друг от друга.
Я глядел перед собой и увидел внизу ограду, лежащую боком. Или она была на краю оврага и ее подмыло, или кто-то выдернул с окончательно забытой могилы и швырнул в овраг. Спустившись еще ниже, я понял, что тут что-то вроде свалки. Кладбище кладбища, бесхозные останки гробов, оград и памятников. И кости. Много, разные, сваленные чохом в одну кучу, окончательно ничейные, окончательно безымянные. Мне напомнило это скотомогильник, который я видел однажды, когда гостил в деревне. Выбеленные черепа и кости, в которых я не мог угадать тех животных, кому они принадлежали.
Сзади зашуршало. Я оглянулся.
Витя стоял надо мной, был до синюшности бледным в свете луны, вместо глаз – тени, неровно овальные – как дыры в черепе. Мне даже стало немного страшно, будто я заглянул в будущее и увидел его мертвым. Краше в гроб кладут, вспомнилось выражение.
Что ж, зато настал и мой черед пошутить.
Я вытянул руку и возгласил:
– Имя их неизвестно, подвиг их бессмертен!
– Ох и дурак же ты! – сказал Витя.
Сказал без осуждения, с сожалением очень взрослого и очень мудрого человека. И мне стало вдруг стыдно, вернее неловко, хотя я и не подал вида.
Опоздав на все виды транспорта и не имея денег на такси, мы шли домой пешком. Шли весело, маршевым шагом, распевая где-то услышанную строевую песню:
Через горы, реки и овраги
Мы дойдем до самой до Чикаги!
Шагом, шагом, шагом, братцы, шагом —
По долинам, рекам и оврагам!
Что тут скажешь, у нас ведь тогда еще никто из родных и близких не умер, да и сами мы с Витей были живы, а теперь только я.
II
Вася Чернышевский
Кроме того, она была художница…
В сентябре художественное училище
К концу дня приезжал тарахтящий трактор «Беларусь» с прицепом-кузовом, в него грузили наполненные ящики. Тракторист, щетинистый полубеззубый мужичок в замасленных серых штанах, рваных кедах и выцветшей зеленой майке, с плоским картузом на голове, наблюдал за девушками, многие из которых были в одних купальниках, и пытался косолапо шутить, спрашивая, есть ли у них кавалеры, а то он свободен как птица, девушки посмеивались, отвечали задорно и игриво – не потому, конечно, что им нравился этот мужичок, они друг перед другом соревновались в остром слове, они не ему показывали, весело хвастаясь, свою юность, гибкость и красоту, а всему вокруг – и этому полю, и дальнему лесу, и ласковому солнцу, и белым облакам, и синему небу.
В кузове принимал ящики и устанавливал их молчаливый и хмурый парень, неказистый, костлявый, с пропыленными длинными волосами, висевшими, как сухие мочалки; девушки и с ним пробовали заигрывать, но он оставался суров и всем своим видом показывал, что цену себе знает, на дешевые подначки не ведется.
Однажды вечером трактор приехал чуть позже. Начали грузить. Оксана, подруга Даши, вдруг охнула и сказала:
– Ничего себе! Даш, смотри!
Даша посмотрела. В кузове вместо патлатого парня был юноша удивительной, какой-то фантастической красоты. Он был обнажен по пояс, и такого торса Даша никогда не видела. Разве что у античных скульптур, да еще в анатомических атласах, по которым Даша и ее сокурсницы изучали строение человеческого тела, дельтовидные, грудные, зубчатые и прочие мышцы. У этого юноши они были, пожалуй, выпуклее и мощнее, но выглядели не так, как у культуристов, где все гипертрофировано до безобразия, а гармонично, соразмерно. Волосы у него были светло-русые, глаза темно-синие, а на загорелых щеках цвели нежно-бурые пятна румянца.
– Прямо расписной какой-то, – сказала Оксана. – А фигура, мама ты моя! Чур я первая его рисую!
Но девушки, что были ближе к кузову и уже подавали юноше ящики, не терялись, наперебой спрашивали, как его зовут, откуда он такой, каким спортом занимается и не согласится ли им позировать. Юноша охотно отвечал, что зовут его Василий, живет он в совхозе, закончил девятый класс, никаким спортом не занимается, кроме школьной физкультуры, а позировать не будет, потому что некогда и неохота.
– Даже мне? – спросила подошедшая Даша.
На такой вопрос надо иметь право, и у Даши оно было – право неоспоримой красоты. Были у них девушки милые, миленькие, симпатичные и симпатичненькие, приятные и очень приятные, все друг с другом так или иначе конкурировали, но Даша была вне этого, ее превосходство признавали почти спокойно, словно она была инопланетянкой, с которой соревноваться бессмысленно. Стройная, волосы темные и длинные, глаза ореховые, современные читатели [1] , чтобы не заморачиваться, могут погуглить и найти фото актрисы Нины Добрев – такой была Даша, а то и лучше. При чем тут Нина Добрев? При том, что она урожденная болгарка, а у Даши отец был болгарин. Правда, она его в глаза не видела, мать родила Дашу одиноко, а об отце рассказала дочери лишь в день ее совершеннолетия, до этого отмахивалась: «Неважно, скоротечная и глупая любовь, я его давно забыла, и ты не думай!»
1
Странно сказано – а какие же еще? Но я почему-то не стал исправлять. (Здесь и далее примеч. авт.)