Туманы Авалона
Шрифт:
Гавейн, подталкивая мать, выпроводил ее из комнаты, и уже на пороге до Моргаузы вновь долетели рыдания Гвидиона:
– О, Гарет, Гарет, лучше бы это я умер…
– Кормак, отведи королеву Лотианскую в ее покои, – отрывисто велел Гавейн.
Кормак подхватил Моргаузу, не позволяя ей упасть; когда они отошли подальше, и надрывные рыдания стихли вдали, Моргауза наконец-то смогла вздохнуть полной грудью. Как он мог так обойтись с ней?! И это после всего, что она для него сделала? Конечно, она будет скорбеть по Гарету, как того требуют приличия, но Гарет был
– Я не могу идти так быстро… чуть помедленнее, пожалуйста.
– Конечно, моя леди.
Моргауза вдруг особенно остро ощутила прикосновение Кормака – чтоб поддержать королеву, Кормаку пришлось почти обнять ее. Моргауза позволила себе немного прижаться к нему. Она хвастала перед Гвенвифар молодым любовником, но в действительности Моргауза ни разу еще не брала Кормака к себе на ложе – манила его, поддразнивала, но до дела пока не доводила. Теперь же она положила голову к нему на плечо.
– Ты был верен своей королеве, Кормак.
– Я предан своему королевскому дому, как и весь мой род, – отозвался Кормак на северном наречии, и Моргауза улыбнулась.
– Вот мои покои… Ты ведь поможешь мне войти? Я едва держусь на ногах…
Кормак осторожно помог Моргаузе опуститься на кровать.
– Угодно ли моей госпоже, чтоб я кликнул ее женщин?
– Нет, – прошептала Моргауза и придержала руку Кормака; она знала, что печальный вид лишь придает ей обольстительности. – Ты был верен мне, Кормак, и теперь твоя верность будет вознаграждена… иди ко мне…
Она протянула руки к молодому воину и взглянула на него из под ресниц – и тут же, потрясенная, широко распахнула глаза – Кормак отшатнулся. Он явно чувствовал себя неловко.
– Я… боюсь, ты сейчас не в себе, госпожа, – запинаясь, пробормотал он. – За кого ты меня принимаешь? Право слово, леди, я чту тебя ничуть не меньше, чем мать моей матери! Да неужто я стану пользоваться тем, что такая почтенная женщина обезумела от горя? Позволь, я позову твоих служанок. Они приготовят тебе замечательное вино с пряностями, а я забуду слова, сказанные в безумном ослеплении…
Слова Кормака были для Моргаузы словно удары под дых – и каждое отдавалось болью в сердце, «… чту не меньше, чем мать моей матери… почтенная женщина… безумное ослепление…» Весь мир в одночасье сошел с ума. Гвидион обезумел и впал в черную неблагодарность, а этот мужчина, столь долго взиравший на нее с вожделением, отвернулся от нее… Моргаузе хотелось закричать, позвать слуг, велеть им выпороть Кормака – до крови, до мяса, чтоб он взмолился о пощаде. Но едва лишь королеве открыла рот, намереваясь исполнить свои намерения, как на нее навалилась неимоверная тяжесть – словно усталость, скопившаяся за все годы жизни, теперь взяла верх.
– Да, – подавленно согласилась Моргауза, – я сама не знаю, что говорю. Позови моих служанок, Кормак, и вели, чтоб принесли мне вина. На рассвете мы отправляемся в Лотиан.
Кормак ушел, а Моргауза так и осталась сидеть на кровати, не в силах даже пошевелиться.
«Я –
Глава 17
Гвенвифар сидела, закрыв глаза и ухватившись за Ланселета – платье ее задралось до колен, обнажив ноги; беглецы уносились в ночь. Гвенвифар понятия не имела, куда они направляются. Ланселет превратился в незнакомца, в сурового, беспощадного воина. "А ведь в прежние времена я бы непременно перепугалась, –подумала Гвенвифар. – Оказаться под открытым небом, да еще среди ночи…"Но сейчас она испытывала возбуждение и какое-то странное веселье. Где-то в глубине ее сознания жила и боль, и скорбь о благородном Гарете, что всегда был дорог Артуру, словно сын – он не заслуживал такой смерти! А Ланселет хоть знает, кого убил? А еще Гвенвифар горевала о конце их совместной жизни с Артуром, обо всем, что столь долго связывало их. Но после сегодняшнего возврата назад не существовало. Она прижалась к Ланселету, чтоб расслышать его слова, едва различимые за свистом ветра.
– Нам вскорости придется остановиться – надо дать отдохнуть коню. И мы не можем продолжать путь днем – в этих краях нас слишком хорошо знают.
Гвенвифар кивнула; на то, чтоб ответить вслух, у нее не хватало дыхания. Через некоторое время они подъехали к небольшому лесу; Ланселет остановился и бережно снял Гвенвифар с коня. Он напоил коня, потом расстелил плащ на траве, чтоб Гвенвифар могла присесть. Затем Ланселет взглянул на меч, до сих пор висящий у него на поясе.
– Однако, меч Гавейна так и остался у меня. Я еще в детстве слыхал истории о воинах, которых во время боя охватывает безумие, но никогда не думал, что это свойство есть и в нашем роду… – и он тяжело вздохнул. – Меч в крови. Гвен, кого я убил?
На лице его отражалась такая печаль и вина, что Гвенвифар просто не могла на это смотреть.
– Многих…
– Я помню, что ударил Мордреда, будь он проклят. Я знаю, что ранил его – тогда я еще действовал осознанно. Не думаю, – в голосе Ланселета зазвучали жесткие нотки, – что мне посчастливилось его убить – верно?
Гвенвифар молча покачала головой.
– Кто же тогда?
Гвенвифар не ответила. Ланселет схватил ее за плечи – столь грубо, что на мгновение она испугалась этого воина, в котором не осталось ничего от ее возлюбленного.
– Гвен, ответь же, ради Бога! Неужто я убил своего кузена Гавейна?!
– Нет, – мгновенно отозвалась Гвенвифар, радуясь тому, что Ланселет назвал именно Гавейна. – Клянусь – не Гавейна.
– Это мог быть кто угодно, – сказал Ланселет, взглянул на меч – и его передернуло. – Честно слово, Гвен, я даже не осознавал, что в руках у меня меч. Я ударил Гвидиона, словно пса, – и после этого я ничего не помню, до того самого момента, как мы уже выехали на дорогу…