Туманы замка Бро. Том 2. Замки наяву
Шрифт:
Грегори нахмурился. Он видел шотландцев несколько раз – те казались ему странными, но дикими он их назвать не мог. И дрались они очень даже ничего.
– Что значит «клан»? – спросил он.
– Клан… – Тизон задумался, – род. Но не совсем род. Представь, что в наш род входили бы все крестьяне, все кто зависит от нас. И представь, что мы могли бы объявить войну другим замкам. Даже королю.
– Это значит, что Элиоты могут объявить войну Армстронгам, – предположил Грегори.
Тизон внимательно посмотрел на него.
– Да,
– Решится, если предложишь ты.
Тизон рассмеялся.
– Генрих – не твой отец, Грегори. Ему безразлисно всё, что я могу ему сказать.
– Но ты сенешаль. Он должен тебя слушать.
– А он не слушает, – Тизон пожал плечами. – Он лорд. И может всё.
Грегори больше не заговаривал о шотландцах и не задавал вопросов, довольствуясь тем, что слышал в зале, стоя у Тизона за спиной. А ближе к концу весны набеги участились настолько, что и сам Генрих решил наконец собрать совет, состоявший из него, сенешаля, главы ополчения и казначея.
– С шотландцами бесполезно воевать, – говорил казначей, младший брат Генриха и Роббера, Джон Вьепон. – Ты им в нос, они тебе в бок. Они уже не те, что были раньше. Их будет не так просто выкурить из крепостей, которые мы же и научили их строить.
– И у нас нет людей, – поддержал его глава ополчения, Седерик. – Слишком поздно, мой лорд. Крестьяне бегут. Сейчас мы уже никого не соберём.
– Скажи им, – Грегори толкнул Тизона в бок, и тот сердито посмотрел на него. Будущий барон позволял себе много и скрывал это слишком плохо, будто напрашивался на хорошую порку, но Тизон всё равно продолжал его баловать. – Скажи! – упрямо повторил Грегори.
– Сенешаль Тизон?
Тизон на секунду поджал губы, потом быстро произнёс:
– Нужно заключить договор с Элиотами.
На несколько секунд в зале воцарилась тишина. Тизон глубоко вдохнул и продолжил:
– Нужно разжечь войну между кланами. Зажмём Армстронгов в тиски. Если Элиоты ударят им в спину, то могут рассчитывать на обширные земли по ту сторону от границы…
– А если Элиоты вообще не захотят иметь с нами дела? Или, лучше того, объединятся со своими братьями по языку и направят войско против нас?
Тизон только пожал плечами.
– Ты спросил, я сказал, – ровно ответил он.
В тот день совет разошёлся, так ничего и не решив, а на следующее утро Генрих приказал послать гонца к Элиотам, чтобы предложить им мирный договор.
Ещё через неделю гонец вернулся и принёс оскорбительный отказ – что никак не могло улучшить настроения наместника. Набеги продолжались, крестьяне готовы были взбунтоваться, и в самом начале лета Генрих приказал начать сборы, рассчитывая до середины лета выдвинуться в поход.
Глава 16
Шло лето 1217 года, и Милдрет, дочери Брайнена Элиота и Элизабет Уоркли, уже исполнилось четырнадцать, когда жизнь
Первый поворот Милдрет не помнила, потому что тогда ей не исполнилось ещё и года. Об этих событиях ей рассказывала сестра Мартина много позже: о том, как её мать, довольно знатная саксонская дама и уже три года как вдова барона Уоркли, явилась в аббатство Дандренон под покровом ночи и слёзно просила взять на воспитание младенца, не спрашивая, кто его отец.
В таком визите ничего удивительного ни аббатисса, ни другие монахини не усмотрели – здесь много было тех, кто с младенчества находился под защитой монастыря. Милдрет взяли на воспитание, согласившись оставить при ней некоторое количество личных вещей, которые передала ей мать – резную шкатулку, в которой лежал амулет с незнакомым гербом, серебряный кинжал и письмо.
«Моя милая Милдрет, мне жаль, что я не могу остаться с тобой. Обстоятельства разлучают нас и вынуждают меня отказаться от тебя, но я всегда буду помнить, что ты моя дочь, и всегда буду тебя любить».
Только из письма девочка и узнала, что именем, данным ей при рождении, было имя Милдрет, потому как монахи с детства окрестили её именем Катрина, и на это имя она и отзывалась первые десять лет своей жизни.
Имя Катрина она никогда не считала своим. Его дали чужие люди, и имя это было чужим. Даже сестра Мартина, ставшая для неё ближайшей соратницей и наставницей, не была близка девочке настолько, чтобы та признала её право давать имена – и в мыслях воспитаница то и дело перекатывала чудесное, пахнущее диким ветром и запахом вереска саксонское имя Милдрет.
Этим именем она и назвалась, вопреки осуждающему взгляду сестры Мартины, когда жизнь её совершила второй крутой поворот: в году 1213, когда маленькой Катрине исполнилось десять лет, в монастырь прибыло несколько всадников. Они переговорили с аббатиссой, и вскоре после разговора в скрипторий к Милдрет вошла сестра Мартина.
– Собирайся, мы уезжаем отсюда, – сообщила она.
– Зачем? Куда? И когда мы вернёмся? – растерянно спросила Милдрет, по обыкновению коротавшая вечер за чтением писания – досуг в монастыре был не слишком разнообразен.
– К твоему отцу. Насовсем.
Несколько долгих секунд Милдрет смотрела перед собой, просто пытаясь осознать то, что услышала только что.
Всё внутри неё пело, и в то же время сердце объял страх. «На встречу с отцом», – повторила она про себя. Сердце стукнулось о рёбра и замерло. Не об этом ли она мечтала?
Здесь, в стенах аббатства, ей казалось, что она в плену. Хотелось плакать от мыслей о том, что так и пройдёт вся её жизнь – за чтением книг и работой в саду. Наибольшей радостью для неё было перечитывать единственное письмо, связывающее её с миром за стенами монастыря. И вот теперь её забирал к себе отец.