Тупик
Шрифт:
Музыка была очень ритмичной, и под конец весь зал в унисон хлопал в ладоши.
Когда бородачи кончили петь и, воинственно глядя в зал, распахнули свои черные пелерины, все увидели, что они в белых трико с изображением черной бомбы, перечеркнутой яростным красным крестом.
Зал взорвался
— Вот, Ар, — в восторге кричал Эстебан, — вот что нужно! Это тебе не птички да цветочки. Этим парням на ногу не наступишь! Вот так надо бороться! Молодцы, ай, молодцы!
Потом с песнями протеста выступили и другие рок-группы. Их было не так уж много — меньшинство. Но запомнили-то именно их.
Когда Ар рассказал Гудрун о фестивале, она пренебрежительно махнула рукой, сморщила свой длинный нос:
— Это все несерьезно. Эти песни. Эти колыбельные, которые только убаюкивают нашу волю к борьбе. Мой слух, Ар, ласкают не гавайские гитары и подобные песенки, а выстрелы и взрывы. И если сотней взрывов сегодня можно предотвратить один взрыв нейтронной бомбы завтра, поверь, ради этого стоит жить.
Ар пребывал в некоторой растерянности. Черт ее знает, может, Гудрун права? А может, прав Эстебан? Почему в памяти отложились эти бородатые певцы, а не ежедневные газетные сообщения о взрывах, похищениях, убийствах — он перестал обращать на них внимание.
Еще одно событие в те дни заставило задуматься Ара.
Университет располагал летним спортивным лагерем километрах в сорока от города, на берегу озера, в густом лесу.
Ар любил это место и всегда старался попасть в лагерь, что ему, отличному спортсмену, было не так уж трудно.
Когда он оказывался на берегу синего озера, в неподвижных, словно тяжелых водах которого отражались с поразительной четкостью белые облака, и пролетавшие птицы, и застывший по берегам старый лес, у него становилось легко на душе. Эти синие воды, эта зелень, это громкое беззаботное птичье пение успокаивали его, вселяли непонятную уверенность в завтрашнем дне (уверенность, которую он ощущал далеко не всегда).
Спортсмены жили по двое в крохотных деревянных бунгало. В спортивном лагере был небольшой стадион и зал — обыкновенный огромный сарай с земляным полом. Было много площадок, баскетбольных и волейбольных, легкоатлетические секторы, гимнастические снаряды и помосты под навесом для тяжелой атлетики. В лесу петляли кроссовые маршруты, на озере была сооружена гребная база и примитивная вышка для прыжков.
По вечерам спортсмены собирались в клубе-столовой, играли на установленных там автоматах и механических бильярдах, пели под гитару, болтали, спорили, словом, «расслаблялись».
Днем тренировались до седьмого пота.
В гости к студентам — неофициально соревноваться, совместно потренироваться, просто встретиться — приезжали студенты из других университетов страны и даже из-за рубежа.
Вот так и получилось, что однажды в лагерь прибыла на несколько дней обменяться спортивным опытом группа студентов из Праги, в которую входили и студенты из Румынии, Польши, даже двое из России.
Тренировались все вместе, азартно разговаривая на том импровизированном
Озеро дремало, отражая огни костра, тусклые звезды, свет редких фонариков у входов в бунгало. Одуряюще пахло вечерней водой, тиной, хвоей, дымком… И царил над этим озером, над древним лесом, над поляной, освещенной веселым костром, извечный величавый покой отходившей ко сну земли.
Молодежь сидела группами на поленьях, на одеялах, просто на траве. Где-то пели под банджо, гитару, флейту, где-то, наверное, рассказывали очень смешные истории — оттуда доносились взрывы смеха. А где-то ожесточенно спорили. Как раз в той группе, к которой присоединился Ар.
Спор носил ярко выраженный политический характер. Одни утверждали, что мир между Востоком и Западом возможен лишь при наличии равного и притом значительного вооружения у обеих сторон. Равного, но как можно меньше — утверждала другая часть спорящих. К чешскому и русскому студентам присоединился и Эстебан. Против них выступали трое парней и одна девица с социологического факультета. Еще человек пять, в том числе Ар, были в роли третейских судей.
— …Странно вы рассуждаете, — продолжал развивать свою мысль чешский студент, — неужели не ясно, что чем больше на планете оружия, тем больше вероятность войны?
— Почему? — пожал плечами один из социологов. — Ведь если друг против друга стоят два человека, направив друг в друга пистолеты, то ни тот, ни другой не решится стрелять. Хоть один пистолет будет у каждого в руке, хоть два, да еще нож в зубах. Ведь так?
— Да не совсем, — русский, как и чех, свободно владел языком, и переводчик ему не требовался, — когда в руке один пистолет, шансов на случайный выстрел вдвое меньше, чем когда два. Пока только у Соединенных Штатов и Советского Союза было ядерное оружие — это одно. Теперь, когда оно имеется у Китая, Франции, других стран, дело обстоит иначе. Пока у каждой стороны имелось пять, десять, сто бомб — это одно, а когда их тысячи — положение опять-таки меняется.
— Я читала в статье одного американского специалиста, — вступила в разговор девушка, — что к концу следующего десятилетия ядерным оружием будут обладать уже тридцать четыре страны и несколько организаций.
— Вот именно, — подтвердил русский.
— Что вот именно! — запальчиво воскликнул социолог. — Хоть все страны, лишь бы оба блока имели одинаковое число бомб…
— Да нет, вы же читаете прессу. Сколько уже было в одной Америке всяких случайностей — то бомбу с самолета потеряли, то гаечный ключ в пусковую шахту уронили, то утечка горючего, то компьютеры приняли стаю гусей за советские ракеты… Чем больше ракет, тем больше вероятность ошибок, неисправностей, поломок. Да и во главе страны не всюду стоят люди ответственные…