Тупик
Шрифт:
По утрам садовники (прирабатывающие студенты) поливают из шлангов лужайки и цветники. Тогда здесь пахнет свежестью и зеленью, а не бензином, запах которого сопровождает вас в городе с утра до вечера.
Занятия начинаются в восемь утра и с перерывом на обед идут до четырех. В обед заполняется столовая самообслуживания и кафетерии. Сервис там обеспечивают тоже прирабатывающие студенты.
А что вы хотите — учиться в университете, между прочим, стоит денег. Это только Эстебан завирает, что есть страны, где в университетах ничего не платят. Сомневаюсь, чтоб были такие. У нас, во всяком случае,
У нас такой гарантии нет. Помню, как однажды утром пришли и ахнули: вся стена ректората — большое панно метров тридцать длины, вся жизнь студента рассказана перечнем зданий, в которых он побывал, — яркими красками нарисованы дома с надписями: «Poдильный дом», «Детский сад», «Школа», «Университет»… А на последней — «Биржа труда» и «Ночлежка». Действительно, многие, кто наш университет закончил, получают профессию безработного. Довольно распространенная, между прочим, в наше время профессия.
А мой друг Эстебан утром встретил меня и подмигивает:
— Ты видел, смутьяны какую роспись учинили. Нет для них ничего святого!
А сам руки за спину прячет, они у него все в краске…
На время лекций мы с Эстебаном расставались. Во-первых, мы на разных курсах, а во-вторых, я не баловал своим присутствием профессоров, Эстебан же ходил буквально на все лекции. Если б мог, он, наверное, сидел бы сразу в двух аудиториях. Я его понимаю: когда ночью грузишь вагоны, вечером собираешь банки на стадионе, а по утрам подметаешь университетские лужайки и все собранные деньги отдаешь за право ходить на лекции, в читальню, то право это начинаешь ценить на вес золота.
Впрочем, Эстебан успевал всюду: и на работу, и на занятия, и в спортзал, и на свои митинги, и даже в дискотеку.
Дискотека — жуткая штука, чтобы выдержать ее, надо обладать железным здоровьем, стальными мышцами и быть глухонемым, потому что слов твоих все равно не слышно, а чудовищный шум оглушает.
В дискотеке нет окон, потолок не виден, его закрывают клубы табачного дыма, глаза слепят полосующие зал лучи прожекторов, на площадке топчутся танцующие, каждый сам по себе, десятки ребят и девчат, кто в джинсах, кто в шортах, кто в нормальных платьях и брюках, а кто в тренировочном костюме.
Вокруг площадки наклонный пол приподнят и покрыт мягкой тканью черного цвета. Там лежа и сидя отдыхают замучившиеся, из горлышка пьют «пепси», пиво и кое-что покрепче, целуются, милуются, а иные и засыпают, даже храпят. Воздух такой тяжелый, что, кажется, на нем можно улечься. Пахнет пылью, потом, пивом, марихуаной…
На эстраде беснуется оркестр — полдюжины бородатых, здоровенных парней в джинсах и джинсовых жилетках, надетых на голое тело. Обвешанные цепочками, браслетами, амулетами. Они извиваются, падают на колени, запрокидывают голову, протягивают к потолку руки с гитарами, орут, воют, визжат, хрипят, плачут, хохочут — словом, все, что желаешь, — только не поют. Как они выдерживают все это, непонятно. Завидую! Из них футбольную команду создать, ручаюсь, всех бы задавили.
Выйдешь из этой дискотеки, и тренировка
В университете у нас разные люди. И разные увлечения. И политикой увлекаются, и религией, и модой, и знаменитостями, и всякими новыми идеями, и борьбой за что-то и против чего-то. И бездельников хватает, и дураков тоже.
Например, хиппи. Одеваются чуть не в шкуры доисторических людей — им только мамонта не хватает. Отпускают бороды, баки, усищи, волосы, что у ребят, что у девок, аж до середины спины — одинаково грязные и нечесаные. Воняют. Бегают босиком. Мастерят какие-то украшения, бусы, браслеты, торгуют ими у входа в большие магазины. Летом уматывают куда-нибудь за границу. Иной раз в Индию, Пакистан. И здорово колются. Здорово. Для них любой наркотик хорош. И в любой дозе. Но вообще-то сейчас хиппи действительно какие-то доисторические существа.
Есть у нас еще панки — эти ходячие монументы идиотизма с их серьгами в виде английской булавки, продетой в ухо, или канцелярской скрепкой в носу. Ну что о них сказать… Одеваются невероятным образом, таких и на маскараде не увидишь. Навешивают на себя какие-то немыслимые украшения. Девчонки бреют головы наголо. Во имя чего все это делается, никто из них толком объяснить не может. Единственное объяснение — протест против существующего общества.
Протестовать, конечно, надо. Только общество-то разное — вот в чем беда. Одно дело протестовать против войны, другое — против мира. Одно дело грабить миллионера, другое — работягу и т. д. А эти против всего. Но хиппи и панки еще сравнительно тихий народ. Есть куда шумней.
Однажды был у меня разговор с парнем, который тоже занимался каратэ в нашем зале.
После душа переодеваемся, смотрю, у него в чемоданчике сапоги лакированные лежат, коричневые галифе, красная повязка со свастикой.
Увидел, что я смотрю, объясняет:
— У нас сегодня собрание. Я дежурный, форму прихватил.
— Ты что, фашист? — спрашиваю.
— Фашисты слабаки — я национал-социалист.
— Так их же всех похоронили.
— Не всех, — усмехается, — остались. И вот, как видишь, новые народились. Нас не так-то просто похоронить. Раньше мы в одной Германии были, а теперь в десятках стран.
— Ну и что, зачем существуете, чего хотите?
Он долго на меня глядит, словно хочет насквозь просветить. Потом говорит:
— Слушай, Ар, ты в зеркало когда-нибудь смотрелся? А? Ты же типичный ариец. Лучшей выпечки. Тебя не воротит пожимать руку этому Эстебану твоему, коммунисту, для которого, что желтый, что черный — все равны? Ведь если ты пойдешь шофером в какое-нибудь африканское посольство, он будет считать это нормальным! Уверен.
— Да ты гитлеровец! — говорю.
— Да! — кричит. — Гитлеровец! И горжусь этим. Гитлер был великий человек. Теперь его чернят, всякое ему приписывают, напридумывали разных там лагерей, массовые убийства, то да се. А что он в своей стране сразу покончил с безработицей, что при нем Германия весь свет почти завоевала, что великой империей стала, это чья заслуга?
— Нашел тоже, — говорю, — война! Сколько у них на войне погибло?
— Были бы все у него такие, как мы, — разозлился парень, — не проиграл бы Гитлер войны.